Помощь разведенным родителям и их детям. Диана видра помощь разведенным родителям и их детям
 Скачать 0.85 Mb.
| Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |
«У каждого человека свой собственный, совершенно индивидуальный «эдипов» опыт. И он создает образцы, по которым он будет строить свои дальнейшие триангулированные отношения (т. е. отношения более чем двух персон). Или, 1 17 иначе говоря, напрашивается вопрос — в состоянии ли он будет, и если в состоянии, то каким образом интегрировать «третий» объект в свои объектные отношения (двоих): отношения к братьям и сестрам в свои отношения к родителям; отношения к родителям в отношения к друзьям или в любовные отношения; дружеские и рабочие отношения в отношения с партнером; отношения к детям в супружеские отношения», — пишет Фигдор. Вспомним для примера трудности отцов, возникающие с рождением ребенка. Вначале исследователи темы развода предполагали, что для дальнейшего благополучного развития ребенка очень важно, чтобы он имел возможность завершить эту «эдипову» фазу еще в полной семье. Но дальнейший опыт заставил усомниться в целесообразности совета родителям подождать с разводом до ее завершения. Предположение, что дети до развода проходят «нормальное» эдипово развитие, в большинстве случаев просто иллюзия. Как раз наоборот, как мы уже говорили, тень будущего развода часто простирается уже до первого года жизни ребенка. Плохие отношения и ссоры родителей создают те условия, которые в какой-то мере приближаются к условиям семей, живущих без отцов. Отсутствие любовных отношений между родителями создает ситуацию, в которой вместо тройственной системы отношений имеются две двойственные: между ребенком и отцом и ребенком и матерью. В одиноких семьях отношения с отцом часто существуют вне семьи или же он продолжает существовать как фантастический «внутренний объект». Это помогает ребенку избежать соперничества с однополым родителем, но «эдипова» идиллия тем не менее весьма обманчива. И вот почему. «Даже если отцы относятся к дочерям, а матери к сыновьям в какой-то степени как к полноправным партнерам, отдают им много внимания и любви, беседуют с ними на семейные темы, от маленьких девочек и мальчиков тем не менее не скроется, что дочка не является полноценной «папиной женой», а сын — полноценным «маминым мужем». Если в «нормальной» эдиповой констелляции ребенку кажется, что главной помехой для исполнения «любовных вожделений» является один из родителей, то теперь этой помехой становится собственная «эротическая 118 неполноценность», из чего рождается страх разочаровать и в результате потерять любовный объект». И если мама, которая полчаса назад разговаривала с сыном, как со взрослым, начинает его бранить за шалость, она таким образом указывает ему на его место, дает ему понять, что он «всего только ребенок», а это не только унизительно и обидно, но и усиливает страх перед потерей ее любви. Тем не менее эти дети тоже страдают и из-за соперничества, но несколько иначе». Конечно, все родители ревнуют детей друг к другу, в этом нет ничего необычного и этого не следует ни бояться, ни стыдиться. Но тут есть некоторые различия. Если я люблю своего мужа, то мне ничего не стоит пережить такую «неверность»: моя ревность в этом случае остается бессознательной или я представляю себя на месте ребенка и радуюсь за него. Другое дело, если супруг, которому мое любимое дитя дарит свою любовь, мною больше не любим, более того, он кажется мне опасным врагом, тогда такая мнимая потеря любви ребенка причиняет боль и ревность становится вполне сознательной и невыносимой. Как бы по-человечески ни были понятны мои чувства, для детей они губительны. Тогда ребенок вместо «эдиповых» конфликтов ревности переживает тяжелые по своим последствиям «конфликты лояльности», о которых мы уже говорили в предыдущих главах. Отдаваясь чувству любви к одному из родителей, он вынужден бороться с угрызениями совести, поскольку таким образом он невольно подвергает опасности отношения с другим. В результате эти дети, как и те, которые живут без отцов, тоже не учатся тройственным отношениям. Если ребенок в детстве был обременен «конфликтами лояльности», то его всю жизнь будет преследовать чувство необходимости выбирать между двумя или несколькими персонами, отношениями, предложениями. Такие люди постоянно подвержены страху ранить отсутствующую «третью» персону, проявить «неверность» по отношению к кому-либо или чему-либо. Внешне это может выражаться по-разному, но результатом неизменно является большая неуверенность в себе и в жизни. Кроме того, проблемы возникают не только из-за любви, но и на почве идентификации с однополым родителем: быть как мама для девочки означает ненавидеть отца, а быть как 119 папа для мальчика — отказаться от матери. Иногда в результате таких невыносимых внутренних конфликтов ребенок, ища выхода, начинает идентифицировать себя с разнополым родителем. Такое отождествление помогает удерживать и продолжать любить «эдипов» объект любви «в себе», но расплатой за такое сомнительное равновесие становится не только губительное влияние подобного отождествления на самооценку ребенка, но это ведет также к негативному развитию его половой ориентации, то есть к развитию гомосексуальных наклонностей. Но и в отождествлении с однополым родителем в ситуации их враждебных отношений кроются огромные опасности. Если для девочки уже достаточно опасно поддаться материнскому чувству ненависти по отношению к отцу и целиком от него отказаться, то для мальчика ненавидеть мать вдвойне опасно — ведь он целиком — физически и эмоционально теперь зависим от нее. Это значит, что архаические страхи перед разлукой соединяются в нем с любовными устремлениями. Но ненависть тем не менее вытесняется и на ее место вступает агрессивность или другие формы защиты. Что особенно опасно для развития таких детей, так это то, что в таких случаях от любовных отношений отщепляется их сексуальная часть и она начинает существовать самостоятельно, что приводит к бездушному сплаву влечений и фантазий и позже — к развитию садистских или мазохистских наклонностей во взрослой сексуальной жизни. К сожалению, все это характерно не только для разведенных семей, но и для тех семей, где отец исключает себя из семейной жизни, то есть приходит домой поздно, когда дети уже спят, и вообще избегает общения с домашними. Ребенку такая незаинтересованность отца в его персоне причиняет больше боли, чем внезапный развод, за которым тем не менее следуют непрерывные и тесные послеразводные отношения. Дети в этих случаях часто развивают в себе такие невротические симптомы, как ночное недержание мочи, истерические приступы, страхи, фобии, или такие характерные изменения в поведении, как, например, болезненное реагирование на каждое слово, боязливость, робость, покорность, склонность к депрессиям, 120 отсутствие фантазий и т. д. У ребенка может пропасть интерес к школе и вообще к внесемейным отношениям, поскольку вся его внутренняя энергия связана страхами, исходящими из семьи, а они, как правило, переживаются как опасность самому существованию. Однако, если некоторые родители и понимают все это как признаки душевного неблагополучия ребенка, то чрезвычайно редко связывают их с супружескими конфликтами. Большинство мам и пап объясняет поведение ребенка «глупыми капризами» или «дурными привычками»: «Не будь истеричной!», «Что за глупости!», «Не будь трусом!», «Веди себя прилично!», «Думаешь, я позволю тебе меня терроризировать?!», «Не делай такое лицо!», «Ну, чего ты скучаешь?!», «Не ленись!» и т. д. Родители прибегают к таким воспитательным мерами, как похвалы, уговоры, угрозы или наказания. «Истеричная», «глупый», «валять дурака», «трусливый» и тому подобное — вот излюбленные словечки в этих случаях, задача которых придать происходящему безобидный характер. Профессиональные педагоги тоже прибегают к таким определениям, как «личные признаки», «кризис развития» или «социальная незрелость». А бывает и такое, когда явные невротические изменения личности даже приветствуются. Так одна мать считала свою депрессивную дочь «серьезным и вдумчивым» ребенком, который не интересуется разными там «глупыми удовольствиями своих сверстников». Отец другого, явно обделенного фантазиями и невротичного мальчика, был чрезвычайно горд, что его шестилетний сын, вместо того, чтобы играть со сверстниками в футбол, погружается в чтение энциклопедии и занимается систематизацией почтовых марок. Стеснительность и пугливость семилетней девочки приветствовалась ее родителями как «женственная застенчивость» и воспринималась отцом как очаровательное кокетство. Многие отцы радуются агрессивности своих сыновей, считая ее проявлением «мужественности». Один отец был без ума от своего сына, который приступами ярости, физическими и словесными атаками «приводил баб к благоразумию», т. е. терроризировал мать и воспитательницу в детском саду. Изменения в поведении детей чаще всего лишь тогда обращают на себя внимание родителей, когда у детей возни- 121 кают трудности в школе или появляются такие явные симптомы, как, например, недержание мочи. Но и тогда, вместо того, чтобы подумать, как можно помочь ребенку, его душевные страдания вменяются в вину то ребенку, то родителями друг другу и используются в ссорах в качестве оружия. Например, мама Антона вину за нежелание сына учиться приписывала мужу, который, как она считала, совсем не заботился о семье и грубо относился к ребенку. Тот факт, что Антон целиком стоял на ее стороне и не желал общаться с отцом, помог матери принять решение о разводе. Для Антона же, который в большой степени идентифицировал себя с матерью, было чрезвычайно важно после развода построить новые, освобожденные от родительских ссор отношения с отцом, что вернуло бы ему часть его мужской идентификации и облегчило его отношения с матерью. Но мать, не видя в Антоновых проблемах и доли своего участия, была уверена, что «отец вредит ребенку», и всеми силами старалась помешать его контакту с сыном. «Редко развод, образно говоря, подобен грому средь ясного неба, т. е. не имеет своей кризисной предыстории. И супружеский кризис очень редко остается скрытым от детей, т. е. он очень редко не оказывает влияния на переживания ребенка и на его душевное развитие». Ссоры родителей, их ревнивая борьба за ребенка и вытекающие из этого душевные конфликты отнимают у многих детей способность более или менее стойко принять травму развода. Развод лишь усиливает их страхи и душевную неуравновешенность. Большинство этих детей к этому моменту уже прошло часть пути невротического развития, независимо от того, заметны ли эти нарушения окружающим или нет. Итак, вернемся к вопросу: «Развод. Да или нет?» Мы видим, что значительная часть драматических реакций детей на разрыв родителей, как и дальнейшее нарушение их развития, основывается — в психологическом аспекте — на их развитии до развода. А не лучше ли было бы, чтобы такая конфликтная семья распалась уже раньше ? Во всяком случае при том условии, что родители в дальнейшем, после развода, сумеют обеспечить ребенку необходимые условия для его нормального развития. 122 Есть, однако, дети, у которых первые пять-шесть лет жизни протекали достаточно счастливо, и Себастьян относится как раз к ним. Для него развод родителей оказался ошеломляющей неожиданностью. Родители были счастливы в браке, и ничто не предвещало беды. Мальчику исполнилось семь лет, когда отец его на одном семинаре по повышению квалификации влюбился в привлекательную разведенную деловую женщину. С нею, по его словам, пережил он свою «новую весну». Эта женщина казалась ему осуществлением его жизненной мечты: их влекло друг другу сексуально, их объединяли профессиональные и духовные интересы и обоюдное признание успехов друг друга. Какой контраст представляли эти отношения к супружеской повседневности и, прежде всего, по отношению к вялым сексуальным отношениям с холодноватой женой! Жену его, в отличие от новой подруги, мало интересовало, чем занимался ее супруг, более того, она проявляла явное пренебрежение к его работе, упрекая мужа в том, как мало времени он уделяет семье. Теперь стало ему ясно, что эту недооценку жены бессознательно воспринимал он как недооценку его мужского достоинства. И вот она была здесь — женщина, сама добившаяся успеха, ценившая его и восхищавшаяся им, как никакая другая до сих пор, и она дала ему почувствовать, как это хорошо быть желанным мужчиной. Но все это в общем не изменило его привязанности к семье — к сыну, да и, в общем, к жене, которую он, в общем, тоже «любил по-своему». Однако возникшая вдруг новая любовь была слишком велика, чтобы остаться просто приключением. Через некоторое время жене стало все известно, и она незамедлительно подала на развод. Все попытки примирения со стороны мужа и даже его готовность прекратить связь не возымели успеха — слишком велика была обида, которую он ей нанес. Себастьян к этому времени рос здоровым, хорошо развитым ребенком, он восхищался своим отцом и нежно любил свою мать. Можно сказать, субъективные условия для преодоления боли развода были достаточно удачны. Но в этой ситуации родители, и прежде всего мать, были совершенно не в состоянии создать те объективные условия, которые дали бы возможность оказать ребенку столь необходимую «неотложную помощь», о 123 которой говорилось в предыдущих главах. Для матери полный разрыв с мужем казался единственным путем к сохранению самоуважения, хотя она, конечно, продолжала его любить или продолжала любить то, что было когда-то между ними. Поэтому ей необходимо было защитить себя от этой любви и от страхов перед неизвестным будущим. Наибольшая опасность исходила от соблазнительных попыток мужа к примирению, поэтому она стала избегать всякого с ним контакта. Но это было бы еще ничего, ведь есть много разведенных семей, где матери, не общаясь с разведенным супругом, тем не менее не препятствуют контакту детей с отцом. Но это возможно лишь в том случае, если мать не испытывает страха, предоставляя ребенку такую свободу. Матери Себастьяна было это не под силу. «Для того чтобы не поддаться штурмам мужа, уговорам друзей, своей собственной любви и чувству вины по отношению к ребенку, она должна была постоянно внутренне оживлять картину предательства мужа и своего собственного унижения, и в известной степени, конечно, бессознательно, ее культивировать». Чем ужаснее была картина, которую она себе рисовала, тем увереннее чувствовала она себя: такому (исключительно злому) человеку нельзя больше доверять и уж конечно любить такого просто невозможно. А значит, нет необходимости испытывать укоры совести, чтобы отнять ребенка у «такого» отца. Эта позиция таит в себе огромную опасность для продолжения отношений ребенка с ненавистным и «заслужившим» ненависти отцом. Ведь от него исходит опасность, перед которой постоянно надо быть начеку. Как же можно доверить ребенка «такому человеку»?! С позиции отца подобные ситуации выглядят так: «мегера-мать отравляет контакт между ним и сыном». Но эта злость матери в общем-то является не чем иным, как непосредственным выражением материнской сути: мать защищает свое дитя от чудовища. К сожалению, ей непонятно, что в чудовище превратила его она сама: чтобы облегчить себе разрыв с любимым человеком и освободиться от собственного чувства вины перед ребенком. В данном случае это выглядело так, словно мать не только в своих интересах, но и «в интересах ребенка» мешала его встречам с отцом. Но ей было невдомек, что таким образом 124 она создавала лишь новую угрозу своему и без того нестойкому душевному равновесию: Себастьян тосковал по отцу, ему казалось, он потерял его навсегда, и эта печаль чередовалась с приступами гнева против матери. В принципе это вполне нормальные реакции ребенка в подобной ситуации, но для матери они были невыносимы. После мужа она теперь боялась потерять и сына. А ведь ни в чем не нуждалась она в тот момент больше, чем в ребенке, выказывающем ей преданную любовь. Борясь за эту любовь, она делала то, что в подобных ситуациях, к сожалению, делает большинство родителей: она «открывала ребенку глаза на отца». Сама того не понимая, что разрушала таким образом центральную часть идентификации мальчика. Разрушая в нем образ отца, она разрушала представление ребенка о себе самом! Ведь у мальчика один отец и на основе своего представления о нем будущий мужчина строит самого себя. Так и Себастьян формировал свое видение себя на основе своего отождествления с любимым, обожаемым отцом. В результате мальчик попал в неразрешимый «конфликт лояльности» между своими чувствами к отцу и к матери. «Если он боролся за отношения с отцом и побеждал мать, то он чувствовал себя хорошо и оставался «живым». Но это была «жизнеспособность» за счет матери, и он бессознательно спрашивал себя, а переживет ли ее любовь такую борьбу. Ранимость матери... зародила в нем невыразимый страх перед властью собственной страсти. Попытки предохранения отношений с нею тоже кончались провалом». Стоит ли говорить о том, что успехи мальчика в школе снизились, он регрессировал, как все дети в подобных ситуациях, в нем возрастала зависимость, он проявлял потребность в контроле, на что мать отвечала растерянностью и гневом, считая такое поведение ребенка агрессивным актом, направленным против нее лично. Но агрессивность была лишь одной из сторон конфликта. К этому добавилось соблазнительное приглашение матери быть счастливым с нею одной, поскольку она готова была теперь безраздельно дарить свою любовь только ему. Так в мальчике активизировались старые, уже было успешно преодоленные путем идентификации с отцом, «эдиповы» стремления, что придало разводу дополнительное значение устранения отца. У Себастьяна 125 стали расти страхи, которые неизбежно приносит с собой «эдипова идиллия». Мальчик постепенно терял самого себя. Думаю, этого повествования о послеразводной фазе Себастьяна и его матери достаточно, чтобы понять: Себастьян попал в «эдипов кризис», который характеризуется не только как простая регрессия в собственный уже преодоленный «эдипов» отрезок развития, но который также демонстрирует отличительные качества, свойственные для эдипова развития детей в семьях без отцов или в конфликтных семьях... «Посттравматическая защита, при помощи которой Себастьян в итоге преодолел страхи послеразводного кризиса, состояла в далеко идущей идентификации с матерью, в ходе которой он вместе с нею отказался от отца. За этим отказом, однако, прослеживается пассивно-боязливая, гомосексуально окрашенная тоска по мужскому любовному объекту». На примере Себастьяна мы видим, что дети, уже было успешно закончившие свое эдипово развитие, могут окончательно потерять свои завоевания по причине того, что родителям после развода не удается создать тех условий, которые необходимы ребенку для его здорового развития: переживания развода грозят стереть уже совершенные шаги. Существует ли «оптимальный возраст» для развода? Такой вопрос нередко задают Фигдору родители. На основе вышеизложенного может создаться впечатление, что для ребенка совершенно безразлично, сколько было ему лет во время развода родителей и благополучно или нет протекала до этого его жизнь, поскольку переживания развода могут основательно разрушить уже построенные объектные отношения. Но это, конечно, не так. Во всяком случае, если это и верно, то не в таком упрощенном виде. Главное, здесь возможны вариации в пространстве между «патогенным» и «нормальным» развитием. Но, чем раньше происходят нарушения, тем выше опасность болезненных изменений. Кроме того, в ходе процессов разрушения психических завоеваний не все достижения предыдущего развития оказываются потерянными. Регрессивно активизированные конфликты никогда не представляют собой просто нового наслоения первичных конфликтов, к этому добавляется представление ребенка о себе и о том, каким 126 он хочет быть, и здесь семилетний ребенок сильно отличается от четырехлетнего. И все же возраст сам по себе не позволяет сделать каких-либо специфических прогнозов. Здесь чрезвычайно важны: способность родителей правильно реагировать на непосредственные и опосредованные душевные реакции ребенка, длительность и интенсивность супружеских конфликтов перед разводом и вопрос, насколько ребенок был в них втянут, а также «ступень развития», которая зависит не столько от возраста, сколько от условий развития и душевного равновесия ребенка перед разводом. Огромную роль играет способность родителей общаться друг с другом также и после развода и их способность признавать другого как отца или как мать. И эта способность не столько моральная, сколько психическая. Мы видели, что матери Себастьяна такое было просто не по силам. Чего стоили зрелость и здоровье мальчика, когда мать в собственных отношениях с ребенком не в состоянии была найти место его любви к отцу и его страданиям! Или чем могла помочь знакомому нам Манфреду готовность родителей прийти ему на помощь, если он просто не мог себе представить жизни в разлуке с отцом? Фигдор рассказывает в своей книге, как однажды к нему в кабинет пришла молодая женщина и рассказала, что она ужасно несчастна в браке. Недавно она познакомилась с мужчиной, в которого сильно влюбилась и это, по ее словам, снова вернуло ее к жизни. Ей хочется расстаться с мужем, но она боится, как бы разлука с отцом не повредила их маленькой дочери Ирме. Та была нежно привязана к отцу. Женщина хотела знать одно: может ли она уже сейчас развестись или ей следует подождать до школьного возраста? Но если это требуется для нормального развития ребенка, то она готова принести в жертву свои отношения с любимым человеком. «Не считая того, что это просто не входит в задачи консультанта принимать жизненно важные решения за своих клиентов, могли я вообще — хотя бы самому себе — ответить на этот вопрос?» Но если бы пришлось ответить на такой вопрос, то следовало бы начать так: «Это зависит от того...» Например, если родители все еще будут жить вместе, как будут выглядеть отношения матери и отца? Сможет ли мать по-настоящему про- 127 стить своей дочери, что ради нее она отказалась от своего счастья? К тому же в этой ситуации следует ожидать, что родители будут постепенно отдаляться друг от друга и их отношения станут в конце концов скрыто или открыто агрессивными, мать в любом случае, если не сознательно, то бессознательно будет упрекать дочь за свой отказ от любимого человека, что неизбежно отразится на их отношениях. И мы спросим себя, а не лучше ли было ей уже сейчас расстаться с нелюбимым мужем? Но даже если развитие Ирмы протекало до сих пор в более или менее благоприятных условиях и она уже совершила необходимые для ее возраста шаги развития, следовало бы спросить, а в состоянии ли будут родители дать продолжение ее отношениям с любимым отцом и поддержать ее в неизбежных переживаниях, связанных с разводом? Сможет ли мать вместе с ее новым мужем создать теплую семейную атмосферу, необходимую для дальнейшего развития ребенка? Установятся ли хорошие отношения между маминым новым мужем и Ирмой, сможет ли отец сохранить любовь к дочери, несмотря на то, что у нее возникли нежные отношения с мужчиной, который лишил его семьи, и, наконец, смогут ли мать и ее новый муж смириться с тем фактом, что отец — по причине любви к нему дочери — и дальше останется частью их новой семьи? Вот вопросы, на которые следовало бы ответить прежде. И все же можно смело сказать одно: «оптимального» возраста детей для развода не существует. Что существует, так это более или менее удачные условия, которые следовало бы создать для того, чтобы сделать возможным дальнейшее благополучное их развитие. И здесь не последнюю роль играет душевное равновесие самих родителей. Важно, чтобы они были в состоянии понимать своих детей и делать для них все необходимое. Чрезвычайно важно знание психологии ребенка. Ведь большинство родителей допускают ошибки в обращении с детьми не по злобе, а как раз наоборот — из убеждения, что то, что они делают, и есть наилучшее. Но психоаналитики знают, стоит пролить на предмет хотя бы каплю знания, стоит родителям понять истинное положение вещей, как изменения происходят буквально на глазах. 128 РЕАКЦИИ ДЕТЕЙ НА РАЗВОД При всей «нормальности» спонтанных реакций на развод невозможно найти двоих детей, которые с одинаковой тоской или одинаковой яростью реагировали бы на состоявшуюся или предполагаемую потерю одного из родителей. Необходимые условия, призванные помочь детям, должны быть созданы прежде всего именно родителями, потому что на них как раз и направлены аффекты, чувства и грозные фантазии детей. Главное здесь следующее: окажутся детские страхи и опасения «доказанными» или они будут опровергнуты, то есть сумеют ли родители дать ребенку почувствовать, что мир, несмотря ни на что, все же «не перевернулся», что он стоит на месте. А это значит, ребенку следует внушить уверенность в том, что мама и папа остаются вполне досягаемыми, что он все еще любим и имеет право любить сам, и он должен увидеть надежность отношений с обоими родителями. Так он поймет, что даже в этих изменившихся обстоятельствах он все еще может рассчитывать на радость и удовлетворение. Очень важно, чтобы ребенок не стыдился говорить о своих печалях, и не только с родителями, но и с другими членами семьи или с близкими людьми, чтобы ему не запрещалось чувствовать и выражать свои чувства. Маленькие дети могут это делать в игре. Например, в игре с куклами можно изображать ситуации, похожие на его собственную: «Вот эта кукла будет у нас девочка Маша. Вот это — ее мама. А это — папа. Мама и папа развелись.и Маша живет с мамой. С папой они по воскресеньям ходят на пруд и кормят там уток...» и т. д. В игре или в беседах ребенок имеет право порой «выходить из себя», и это очень важно не запрещать ему это делать. Таким образом, «проигрывая» тяжелые ситуации, он обнаруживает, что из-за его гнева ничего страшного не произошло, сам он цел и невредим, и его близкие тоже. Может быть, ребенка нужно просто «держать в руках», как это сделала мама Катарины. Наконец, надо постараться в это время как можно меньше отказывать ему в близос- 9 — 3435 129 ти и в удовлетворении его регрессивных желаний, т. е. разрешить ему «впадать в детство» — снова контролировать мать, пачкаться, если ему того хочется, проявлять свои «эгоистические» потребности. Конечно, само устройство нашей жизни не всегда позволяет удовлетворять все эти желания детей, но там, где это необходимо, отказ должен затрагивать только удовлетворение желания, а не само желание, о чем мы уже говорили выше. Вот еще один характерный пример. Одна мать жаловалась Фигдору, что ее девятилетний сын Лукас вскоре после развода перестал убирать свои вещи и ежедневно требовал новых игрушек или книжек с комиксами. «Он прекрасно знает, как мне нелегко и как нам надо экономить, чтобы вообще удержаться на плаву в этой жизни, — говорила мать. — Но ему это все равно! А вечером он как маленький требует, чтобы я сидела у его кровати и читала ему книжки. И если мне некогда, он сразу же раздражается и начинает меня ругать». Между матерью и сыном постоянно разыгрывались агрессивные сцены, в которых мать твердо стояла на своем, а мальчик реагировал на это криком и слезами. Было бы полбеды, если бы мать просто отказывала сыну в удовлетворении его желаний, но самое страшное заключалось в том, что она не могла простить ему самих его желаний. Это как если бы она требовала от девятилетнего мальчугана надеть смирительную рубашку, превратиться в добровольного аскета и npii этом еще и выглядеть совершенно счастливым. Ей не хотелось знать, что сын своими «бессовестными требованиями» добивался лишь своего рода какой-то компенсации понесенным тяжелым потерям — потере отца. Но если бы мать в состоянии была понять, что именно происходит в ее ребенке, поставить себя, что называется, на его место, она наверняка сумела бы по-другому реагировать и по-другому говорить свое «нет». Она начинала бы отказ словами: «Я понимаю, как тебе этого хочется, но, к сожалению...». И она не только искала бы возможность отвлечь и утешить свое дитя, но и радовалась бы любой возможности исполнить желание ребенка, вместо того чтобы при каждом удобном случае упрекать его в эгоизме и отказывать ему даже там, где в этом не было объек- 130 тивной необходимости («Пусть не думает, что я стану плясать под его дудку!»). Усиление старых симптомов. Мы уже говорили о том, что дети, развитие которых до развода было подвержено нарушениям, часто отвечают на развод лишь усилением старой симптоматики: агрессивные дети становятся еще более агрессивными, робкие — еще более пугливыми, недержание мочи проявляется чаще и т. д. Характерно, что родители таких детей обычно рассказывают, что развод не произвел на сына или дочь почти никакого впечатления. Но мы уже знаем, что отсутствие признаков переживаний еще ничего не говорит об отсутствии самих переживаний. Развод в данном случае является не столько новым самостоятельным грозным событием, сколько повторением давно переживаемой постоянной ситуации опасности. И дети реагируют тем, что лишь усиливают свои привычные и «проверенные» механизмы борьбы со страхом. Однако кажущееся их равновесие в этих случаях — равновесие невротическое, а фиксацию старых невротических конфликтов можно разрушить лишь в ходе целенаправленной психоаналитической терапии. Здесь, к сожалению, недостаточно одного лишь создания благоприятных условий. Спонтанная травма. Пример таковой мы видели на примере Манфреда и Катарины. Страхи, которыми дети реагируют на развод, это всегда страхи перед чем-то, то есть перед совершенно конкретной опасностью: никогда больше не увидеть отца, ранить или потерять мать, поплатиться за свои злые поступки или злые мысли. И если ребенок не в состоянии реагировать на эти страхи сознательно, то он реагирует внедрением бессознательных механизмов защиты и вытеснением влечений. Но вытесняются они, заметим, не куда-нибудь вон, а в свое же родненькое бессознательное, откуда потом настойчиво руководят поступками и чувствами человека. Поэтому взрослый «невротик» боится своих инфантильных влечений и фантазий так, как если бы он все еще был маленьким ребенком, целиком зависящим от любви и благосклонности «родителей», в которых неосознанно превращаются все, кто имеет реальную силу и власть или кому он таковые приписывает. 131 Если развод воспринимается ребенком как опасность, которая уже произошла, и он при этом чувствует себя потерянным и совершенно беззащитным, то это и есть травматический срыв. В этих случаях ребенок уже больше «сам не свой». Травматические срывы тоже выражаются в страхе, но это панический страх, ужас перед пожаром или затоплением, перед концом, который грозит самому их существованию. Дети, спонтанно травмированные разводом, временно живут в ирреальном, чудовищном мире. Такому ребенку срочно необходимо доказать, что он ошибся, что мир все еще стоит на месте, добрая мама и добрый папа продолжают существовать и сам он цел и невредим, ребенок должен поверить, что радость и удовольствие все еще возможны. И это — задача не кого-либо, а родителей, несмотря на то, что и сами они после развода нуждаются в помощи и поддержке. Необходимо и после развода предоставить в распоряжение ребенка тройственную систему отношений. Конечно, все дети даже спустя долгие годы испытывают печаль по поводу развода родителей, но печаль — это далеко не страх; как бы горька она ни была, печаль не нарушает психического здоровья человека, нарушают ее страхи, независимо от того, реальные они или — того хуже — бессознательные. Часто бывает так, что ребенок колеблется между чувством ожидаемой опасности и ощущением, что катастрофа уже произошла. Поведение таких детей напоминает игру, имеющую своей задачей доказать самому себе, что мир все еще невредим. Так восьмилетняя Ирис, постоянно убегая из дому, как бы инсценировала игру маленьких детей в прятки, смысл которой не в том, чтобы хорошо спрятаться, а в том, чтобы тебя как можно скорее нашли. Эту игру в прятки девочка, приводя в смятение всю семью, повторяла каждый раз в новых вариантах. Однажды она не пришла домой после школы, в другой раз она собрала свои вещи и сказала, что переезжает к отцу, который, кстати, жил в двухстах километрах от города; потом однажды после обеда она закрылась в своей комнате и не подавала никаких признаков присутствия. Безусловно, в этом поведении заключаются довольно сильные агрессивные компоненты, но удовлетворение, с которым Ирис, после всех тревог и волне- 132 ний, особенно со стороны матери, позволяла себя найти, говорило как раз о том, что речь шла об инсценировке и одновременном отрицании травматического представления о потере матери. Прогноз развития в этом случае таков: если Ирис повезет и мать не потеряет терпения и дальше будет «искать» и «находить» дочку, что сможет в конце концов доказать девочке, что страхи ее напрасны и она вовсе «не потеряна» в этом мире, тогда может быть девочке удастся отказаться от своего симптома. Но чаще такой характер поведения становится хроническим по причине так называемой вторичной победы болезни: сюда добавляется огромное удовольствие быть в центре внимания и забот окружающих. Удовлетворение Ирис истекает также из собственных агрессивных импульсов, которые развились в тяжелое послеразводное время. Каждому из нас, вероятно, знакомы такие характеры, которые всю свою личную и общественную жизнь строят наподобие вот этой самой «игры в прятки». Когда Ирис вырастет и выйдет замуж, можно ли ожидать, что ее муж окажется в состоянии постоянно проявлять терпение матери? Рано или поздно он конечно же разочаруется и «прекратит поиск», а Ирис грозит не только хроническая неудовлетворенность жизнью, но, вероятнее всего, и тяжелое невротическое заболевание. Бывает, что окружающим все же удается наладить, так сказать, новый контакт ребенка с реальностью и ребенок вновь начинает верить, что жизненно необходимые отношения с родителями все еще сохраняются, но гораздо реже взрослым удается внушить ему уверенность, что катастрофы не только не произошло, но ее ни в коем случае не произойдет. Мы помним о Манфреде, который первое время после развода кидался на окружающих, как «ненормальный». Это поведение, спровоцированное полной растерянностью и страхом, со временем стало исправляться, но в нем все равно навсегда осталось подспудное желание провоцировать агрессивные конфликты, которые были ему просто необходимы, чтобы доказывать свое превосходство. Симптомы — это выражение психических нарушений, но в них, как выяснилось в результате обследований психотерапев- 133 тов, заключаются не только опасности, но и шансы. Дело в том, что с психологической точки зрения симптом — это своего род защита, заслон против переживания. Вспомним о девочке, которая в своем ночном недержании мочи выразила все свои душевные проблемы и страхи, связанные с рождением маленькой сестренки, оставаясь при этом добрым и покладистым ребенком и примерной ученицей. «Вопрос, сумеют ли родители создать благоприятные внешние условия по отношению к реакциям переживаний или спонтанным срывам ребенка, что сделало бы возможным полное восстановление его душевного состояния, меньше всего является вопросом желания или воспитательных способностей». Дело в том, что, как мы уже говорили, развод — это не только проблема ребенка, это также психическая беда родителей, затрагивающая их сознательные и бессознательные чувства, страхи и фантазии, что и затрудняет им делать для детей то, что было бы для тех рационально и правильно. Именно это, а не их моральная или педагогическая несостоятельность является причиной того, что родителям так редко удается освободить ребенка от его потрясения и страхов. В результате дети, которые не были столь спонтанно травмированы разводом, как это было с нашим Манфредом, не сразу, а спустя время оказываются в таком же плачевном положении и вынуждены с тем же отчаянием бороться за свое психическое самосохранение. В том, что ребенок после развода начинает вести себя как маленький, нет ничего необычного, это, можно сказать, вполне «нормально». Но если его регрессивные потребности не получают удовлетворения, то регрессия его лишь усиливается и в конце концов его внутренний мир и вправду становится миром маленького, целиком зависимого и поэтому постоянно испытывающего страх ребенка. Отсюда у таких детей и возрастание агрессивного потенциала. Ведь мы уже знаем, что агрессивность — это обратная сторона робости и точно так же является способом выражения страха. Агрессивность питается, с одной стороны, гневом и чувством собственной вины по отношению к матери, которая может быть в силу недостатка времени или своего собственного тяжелого душевного состояния не в состоянии удовлетворять регрессивные желания ре- 134 бенка. Другой источник агрессивности заключается в выпадении отца и его освобождающей функции в тройственной системе отношений. Можно спокойно сказать: во время после-разводного кризиса дневник психического развития ребенка пере-листывается в обратную сторону. Хотя что касается его видимого поведения, то восьмилетний ребенок никак не напоминает своим родителям четырехлетнего, ведь его словарный запас, моторика, умственное развитие остаются на своем уровне. Фигдор считает, что в большинстве случаев при симптомах послеразводного кризиса речь идет не столько о симптомах развода, сколько о последствиях конфликтных отношений родителей, которые, как нам известно, играют огромную роль в обострении душевных конфликтов детей. Конечно, дети с относительно благополучным развитием тоже подвержены срывам, но срывы эти гораздо менее драматичны, и если взрослые вовремя приходят им на помощь, то их душевное равновесие восстанавливается относительно быстро. Повторяю — если взрослые вовремя приходят на помощь... Бывает так, что некоторые дети непосредственно после развода вдруг освобождаются от своих уже выработанных симптомов, чему способствует тот факт, что страхи ребенка внезапно становятся из бессознательных сознательными. Так восьмилетний Ролланд перестал вдруг мочиться в постель, что он делал на протяжении последних четырех лет, а девятилетняя Нина, болезненно застенчивая девочка, совершенно перестала стесняться. Надо ли говорить, каким отрадным нашли родители такие изменения в характере детей! Но в то же время они никак не связывали исчезновение старых симптомов с возникновением новых. Ролланд стал (снова) мастурбировать, и он стал еще более агрессивным. Нина же развила свой первоначальный симптом в обратную сторону, она 1стала властолюбивой, тщеславной, заносчивой и стремилась постоянно быть в центре внимания. Родители обычно пугаются таких изменений в детях, не умеют на них правильно реагировать и в результате дети выходят из кризиса развода еще более невротичными, чем были раньше. Спустя время Ролланд стал депрессивным, пугливым мальчиком, он, вытеснив свои агрессивные побуждения, внушавшие ему само- 135 му такой страх, обратил их внутрь себя самого. Но мать не видела проблем ребенка и пришла в консультацию совсем по другой причине: она не могла решить с отцом вопроса посещений. Сына же она описала, как спокойного и серьезного ребенка, который очень хорошо перенес развод. «Может быть, он несколько флегматичен, но это у него от отца». Для того чтобы помочь ребенку, надо было заставить мать увидеть, что сын ее тяжело болен, а это было нелегко, поскольку это она добивалась развода с мужем. В отличие от матери Ролланда мать Нины все же вовремя обратилась за помощью и, когда она поняла сознательные и бессознательные проблемы дочери, ей удалось придать Нине мужества бесстрашно выражать свою тоску, свои желания, опасения, разочарования, обиду и гнев и — не в последнюю очередь при помощи отца — внушить девочке, что страхи ее напрасны. Мать открыла также дочери возможность в социальной и соответствующей возрасту форме выражать свои эксгибиционистские наклонности — Нина стала посещать курсы ритмической гимнастики. Семья, кроме того, старалась по мере возможности удовлетворять ее потребность в похвале, что способствовало постепенному уменьшению этой потребности. Ей было позволено в некоторых жизненных вопросах проявлять больше самостоятельности, благодаря чему заметно уменьшилось властолюбие девочки. Нина, таким образом, относится к тем детям — к сожалению, очень немногим, — которые не только благополучно преодолели развод, но и извлекли из него известную пользу. Однако без тех знаний, которые почерпнула мать в беседах с психоаналитиком, такое было бы совершенно невозможно. Здесь речь идет о том, чтобы распознать не только сознательные, но и бессознательные потребности ребенка и найти соответствующие формы их удовлетворения. И еще чрезвычайно важно, чтобы родители нашли в себе силы вытерпеть и признать за ребенком его потребности и импульсы, как регрессивные, так и агрессивные. Невротические симптомы и развитие характера тесно связаны друг с другом. Когда влечения (например, регрессивные или агрессивные потребности) не находят надлежащего вы- 136 хода, они сами по себе переживаются ребенком как угроза не только его внутреннему, но и реальному благополучию. Тогда он начинает вытеснять их в бессознательное, невротически заменяя чем-то другим. Но если я боюсь своего собственного гнева по отношению к другим и вынуждена его вытеснять, то там, внутри меня, в моем бессознательном этот гнев никуда не улетучивается, он просто меняет свое направление и я оборачиваю его против себя самой. Это значит, что мне не миновать депрессивного развития, вплоть до мыслей о самоуничтожении. В глазах окружающих исключительная покладистость и даже услужливость приветствуются как проявление замечательного характера. Конечно, такой ребенок может приносить много радостей окружающим, но мало кто знает, каких страшных внутренних страданий стоит ему эта чрезвычайная «приспособленность». Не говоря уже о том, что таким слишком редко удается быть по-настоящему любимыми или добиться в жизни настоящего успеха. Послеразводный кризис рано или поздно заканчивается и наступает определенное внешнее успокоение. Если ребенку повезло и он получил ту самую «неотложную первую помощь», то успокоение это основано на смягчении страхов и зарождении уверенности в возможности счастливого существования. Но бывает успокоение и иного порядка, которое построено на невротических защитных механизмах. Чем сильнее были конфликты в семье и чем дольше они длились, тем глубже нарушения в развитии ребенка — и это независимо от развода/ Не только родители, но часто также педагоги и профессиональные психологи путают относительное успокоение, которое наступает после спонтанных реакций переживаний, с действительным улучшением состояния ребенка. Нередко они советуют родителям просто подождать, пока «шторм утихнет сам по себе». Но исчезновение симптомов, как мы уже знаем, еще ничего не говорит об исчезновении невротического страдания. К тому же большинство симптомов, не считая таких, как недержание мочи или ярко выраженные фобии, окружающими просто не замечаются, и уж ни в коем случае они не ставятся в зависимость от развода. Возьмем хотя бы многочисленные школьные трудности. «Посттравматическая зашита усиливает 137 невротические диспозиции детей. Она повышает вероятность позднейших психических заболеваний и жизненных кризисов и уменьшает шансы построения благополучной, счастливой жизни. Но, конечно, было бы неправильно думать, что жизнь этих детей уже разрушена. Несмотря на то, что помещения для их развития и сузились, но они все еще существуют. И если еще дети малы, то даже в более широком масштабе». Поэтому в следующих главах мы будем говорить об организации жизни детей после развода и о надежде, которую может принести с собой развод, если он положит конец ссорам и конфликтам. Но, как уже говорилось, это зависит от того...  перейти в каталог файлов | Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |