32
ния с фактом развода» Через неделю она уже сама рассказывает о том, что с рождением ребенка муж почти перестал бывать дома, о ней он совсем забыл, все свое время проводил с друзьями, они все чаще ссорились и ей не хотелось с ним спать, от чего конфликты только усиливались. Так постепенно в ней созрело решение уйти от мужа. Но она долго мучилась, думая о том, что не имеет права лишать ребенка отца. Хоть тот редко бывал дома, но мальчик очень к нему тянулся. Пожалуй, именно это огромное чувство вины и заставило мать отрицать роль отца для Лео. А значит, и роль развода в ее отношениях с ребенком. Постепенно она вжилась в представление о том, что сын просто не заметил изменения в их жизни. И мать Лео в этом не одинока.
«Что могут в действительности сделать родители для того, чтобы защитить детей от травмирующего влияния развода или, по крайней мере, уменьшить его и реализовать надежду, которую дает расторжение неудавшегося брака, ставшего, возможно, невыносимым и для детей?», — спрашивает Фигдор. Ни вид, ни тяжесть симптомов еще ничего не говорят ни о характере проблемы, ни о глубине страдания ребенка, ни о возможном влиянии на отдаленное его будущее. Здесь важно знать, какие внутренние конфликты скрываются за симптомами, то есть распознать бессознательное их значение. Исчезновение симптоматики, в свою очередь, тоже еще ни о чем не говорит. Часто со временем симптомы проявляют себя слабее, а значит, меньше мешают окружающим, что с радостью принимается за исчезновение самих проблем. Но страдания продолжают обременять душу ребенка и закладываются в его дальнейшее развитие в качестве «невротической ипотеки».
Фигдор, имея за плечами огромный опыт работы с «разведенными» детьми, раскрыл истинное содержание их переживаний и предупреждает родителей, как это опасно полагаться лишь на такой показатель, как появление и исчезновение внешних проявлений.
Более того, бурная реакция ребенка на сообщение о разводе должна была бы как раз обрадовать родителей, потому что она открыто показала бы его переживания и то, что он любит того родителя, который теперь не будет жить с ними
3 — 3435 33
вместе. Кроме того, это было бы сигналом — ребенок нуждается в утешении. Но дети, кажется, имеют своего рода антенны, улавливающие волны родительских пожеланий. «Пожалуйста, пожалуйста, только не переживай, покажи мне, что ты не переживаешь!» — сигнализирует мать, и ребенок уже готов выполнить ее пожелание.
Вопрос, как преподнести сыну или дочке сообщение о разводе и преподносить ли его вообще, мучает многих родителей. Часто они скрывают, не договаривают, лгут своим детям. Например, мать шестилетнего Марио, уличив мужа в неверности, ни слова ему не сказав, переехала с ребенком к подруге. Сыну она сказала, что у них в квартире начинается ремонт и они пока поживут у тети Моники, которая его очень любила. Они с матерью вместе фантазировали, какие обои поклеить в детской. Но ремонтные работы затягивались. На вопросы об отце мальчик получал невразумительные ответы: папа, мол, работает сейчас в другом городе. Никаких дальнейших разговоров в семье об отце не велось. И так продолжалось почти два года, пока Марио не увидел наконец своего отца и не узнал всю правду.
Есть дети, которые с нетерпением месяцы и даже годы ждут возвращения отца или матери. Они печалятся, но тем не менее остаются здоровыми. А есть такие, которых уже на второй день после развода не узнать. Все зависит от того, как ребенок понимает развод: уходит папа (или мама) навсегда или он (она) вернется обратно. Что отличает развод от всех других видов разлуки, так это его окончательность, безвозвратность, необратимость изменившихся жизненных обстоятельств. И это роднит его с переживанием смерти одного из родителей. Более того, психоаналитическими исследованиями установлено, что нет ни единого критерия, по которому можно было бы отличить эти два вида разлуки. Особенно для детей до семи-вось-ми лет, ведь в этом возрасте они еще не понимают, что такое смерть, она для них означает: «уйти навсегда».
Психологический момент развода — это момент осведомления ребенка о таковом. В случаях с маленьким детьми или с теми детьми, которым родители дают невразумительные объяснения, в дальнейшем бывает чрезвычайно трудно установить связь их переживаний с событием развода, что влечет
34
за собой новые недоразумения, непонимание или ложные толкования «дурного» поведения ребенка. Например, Марио вначале фантазировал, что отец его работает где-то за границей, что однажды тот возьмет его с собой и покажет мальчику чужие экзотические страны. Сын с нетерпеливой радостью ждал возвращения отца. Но увиливающие ответы взрослых, нескрываемое чувство неловкости или их раздражение постепенно стали оказывать свое действие. Да и папа не присылал ни писем, ни открыток, как он это делал раньше, не давал о себе знать по телефону. Сомнения начали одолевать душу ребенка и через несколько месяцев его надежда окончательно улетучилась, что и стало для него психологическим моментом развода — ребенок перестал спрашивать об отце. А еще через какое-то время Марио стал агрессивным и пугливым, вел себя как маленький, что очень удивило мать: она рассчитывала, что главное уже позади, а оно, оказывается, только начиналось.
Фигдор обращает внимание родителей на то, как важно своевременно и правдиво информировать ребенка. Да и посудите сами, как чувствовали бы себя вы, если бы человек, которого вы так сильно любите, пропал и вы не знали бы, что с ним. Да разве от этого можно не сойти с ума?!
И самое главное: уводя ребенка от откровенного разговора, вы лишаете его возможности открыто проявлять свои чувства, а значит, лишаете шансов на помощь: как можно помочь человеку, который не просит о помощи? Так появляется так называемая скрытая симптоматика, которая взрослыми трактуется чаще всего совершенно ошибочно.
ВИДИМЫЕ И СКРЫТЫЕ РЕАКЦИИ РЕБЕНКА НА РАЗВОД
Реакции на развод — это не обязательно решительные изменения во всем его поведении. Здесь речь идет о психических событиях, порожденных переживаниями развода. Конечно, события эти находят свое выражение во внешнем поведении, но взаимосвязь настолько зримо малоубедительна, что по поведению ребенка едва ли можно представить себе психологическую картину его истинной реакции. «Ошибку, которая заключается в том, что тяжесть психической нагрузки «прочитывается» по бросающимся в глаза «симптомам», совершают не только многие исследователи проблем развода, совершают ее и родители».
Петер и Роза, например, уже давно пережили развод и живут сейчас с матерью и ее вторым мужем. Петер постоянно огорчает мать плохой успеваемостью и неуверенностью в себе. Сестра же, на три года моложе, — любимая ученица в классе, у нее хорошо развито чувство коллективизма, она в любой момент готова прийти на помощь. Психоаналитическое обследование показало, что оба подростка по-прежнему тоскуют об отце и до сих пор испытывают массивную бессознательную агрессивность, направленную на мать, которая, по их мнению, вынудила отца уйти из дому. Но эта агрессивность оказалась похороненной под внешне подчеркнуто добрым и вполне бесконфликтным отношением детей к матери. Вытесненная агрессивность у Петера проявляет себя в страхе перед духовным «насилием». Из-за того, что он бессознательно отождествляет себя скорее с матерью, чем с отчимом, чувство его мужской идентификации шатко, от чего усиливается его пассивность. Укоры совести вынуждают мальчика направлять агрессивные импульсы против себя самого, что выражается в его депрессивных настроениях. Роза, напротив, побеждает свою агрессивность путем т. н. повышенного реагирования. Уходя от конфликтов, она всегда готова на любую услугу, вплоть до самопожертвования. Но и ей такая ее чрезмерная приспособлен-
36
ность дается путем больших душевных потерь и заявляет о себе невыносимыми приступами мигрени. Удивлению матери не было границ, когда доктор Фигдор поделился с нею результатами обследования: она считала, что дети никогда по-настоящему не страдали от разлуки с отцом. Мать рассказала, как спокойно дети отреагировали на развод. Петер сказал только: «Что ж, может быть, так и лучше. По крайней мере, не будет скандалов», а Роза и того лучше: «Мне придется теперь ходить в другой детский сад?». Мать была уверена, что исчезновение напряженных отношений в семье благотворно повлияло на детей.
Безусловно, частично это так и есть. Но, с другой стороны, если дети до сих пор развивались нормально, то они конечно же должны любить и своего отца. (Страшно подумать, как выглядит душевный мир тех людей, которым не удалось в раннем детстве развить любовных отношений к родителям или пусть даже к одному из них. Из таких-то детей и вырастают те самые закоренелые преступники и убийцы, наводящие на общество такой страх.)
Одна мать вынуждена была разойтись с мужем из-за того, что он пропивал и проигрывал в карты все, что у них было. Но пятилетняя дочка любила отца нежнейшей любовью. Мать, чувствуя себя виноватой перед ребенком, пыталась хотя бы частично освободиться от своего чувства вины тем, что «открыла дочери глаза на отца»: он ставит их семью на грань нищеты. Но как она себе это представляла — стоит дочери понять, что отец опасен для их общего благополучия, как она тут же перестанет его любить? Да нет, даже взрослый человек так легко не расстается со своими чувствами!
ЧТО ЧУВСТВУЕТ РЕБЕНОК?
Прежде всего, он испытывает печаль, гнев, чувство вины и страх!
Надо только представить, что мы будем чувствовать, если нас внезапно покинет самый любимый человек! И к тому же без предупреждения. Большинство родителей не понимает, что отец, который покидает супружескую квартиру, уходит не просто от жены, он уходит и от детей. А дети, таким образом, переживают не просто развод родителей, они переживают свой собственный развод с одним из них. Очень важно понять, что дети вообще не подготовлены к тому, что их отношения к обоим родителям могут зависеть и от чего-то еще, а не только от их обоюдной любви. Даже если дети и понимают, что мама и папа часто ругаются, потому что больше не любят друг друга, но они спрашивают себя, как, например, девятилетняя Лора: «Но почему, почему он уходит от меня? Ведь он может жить в моей комнате, у него же есть я!». К печали по поводу потери отца примешивается боль сознания, что сама она недостаточно любима и не очень важна для того человека, который является главным в ее жизни.
Сознание своей второстепенности, своей беспомощности помешать разводу приводит печаль к ярости. И ярость эта может быть направлена на обоих родителей. Ребенок чувствует, что родителям их собственные запросы важнее. Как они только могут причинять ему такую боль, а ведь они всегда утверждали, что дороже детей для них нет ничего на свете! Иногда ребенок обращает свою ярость на одного из родителей, на того, кого считает виновником несчастья, в то время как с другим он себя отождествляет. Сестрам Анне и Лауре соответственно семь и шесть лет. Лаура не может простить отцу, что он покинул семью ради другой женщины. Анна же, напротив, занимает сторону отца и обвиняет мать в том, что та «выжила отца из дому» и таким образом отняла его у дочери. Это показывает, что обвинения детей мало зависят от того, кто в действительности виновен в разводе. Стоит ли вообще
38
говорить о том, что установить вину в большинстве случаев вообще невозможно — с точек зрения обоих супругов, обстоятельства выглядят по-разному. В данном случае это мать потребовала развода, уличив мужа в связи с другой женщиной. Отец разводиться не хотел. Но дети руководствуются своими чувствами, а не реальным положением вещей.
Ярость по отношению к обоим родителям может сменяться обвинениями в адрес лишь одного из них. Агрессии — это влечения, которые могут менять свой объект, и часто можно видеть, что ребенок поочередно ненавидит каждого из родителей, причинивших ему такое зло. Так и Анна, обвинявшая в основном мать, тяжело переживала свое отношение к отцу, приписывая ему предательство любви.
Но есть и еще одно обвинение, которое, с первого взгляда, может показаться абсурдным. Ребенок часто обвиняет в разводе себя! Более того, добрая часть обвинений, адресованных родителям, является лишь защитой от собственного чувства вины. Известно, что, обвиняя другого, мы часто освобождаем таким образом от чувства вины себя, что вообще относится к человеческому «душевному репертуару». Но как же дети, объективно являясь жертвами, а не «злоумышленниками», приходят к тому, чтобы обвинять себя?
Мы уже говорили, что многие из них, особенно малыши, застигнутые разводом врасплох, начинают вдруг понимать, что личные неурядицы для родителей гораздо важнее, чем их отношение к ребенку. Дяя эгоцентризма ребенка это страшный удар. До сих пор он полагал, что именно он является центром мироздания. И хотя к четвертому году жизни малыш уже начинает понимать, что, наряду с отношением к нему, у родителей существуют и свои собственные отношения, он еще долгое время сохраняет иллюзию, будто именно он является важнейшим любовным объектом родителей. И если это убеждение все еще достаточно сильно, то он понимает развод как провал своих собственных отношений с покинувшим его родителем. А разве нам, взрослым, не знакомо это чувство, когда мы, будучи покинутыми любимым человеком, укоряем себя: «Наверное, я недостаточно хорош (а) или недостаточно красив(а), не очень умна (умен)? Что я сделал(а) не так?» И так далее.
39
Ощущение вины влечет за собой ощущение собственной неполноценности, ребенок чувствует себя брошенным, и это характерно почти для всех детей. Фантазии вины усиливаются, что немаловажно, тем обстоятельством, что значительная часть ссор родителей до развода затрагивала вопросы воспитания, а значит, вращалась вокруг ребенка. И вот готово: ребенок воспринимает себя как виновника конфликта. Более того, многие дети пытаются играть роль примирителей в ссорах между родителями. Развод становится доказательством крушения этих попыток. С уходом одного из них архаичные страхи перед разлукой и потерей любви, живущие в каждом человеке, превращаются в реальность. Вследствие всего этого развод представляется многим детям наказанием, расплатой за плохое поведение, за недостаточные успехи и — не в последнюю очередь — за запретные мысли.
Среди этих запретных мыслей особую роль играют агрессивные фантазии4. Мы уже говорили о том, что нет таких любовных отношений, которые не были бы амбивалентными, то есть включающими в себя довольно противоречивые влечения. В любви всегда присутствует агрессивный компонент, что делает ее одновременно и сильной, и ранимой. Чем моложе • дети, тем сильнее они верят в то, что запреты, заповеди и отказы, исходящие от родителей, являются всего лишь знаком их недостаточной любви к ним и поэтому они порождают в них страх и ярость. То, что ребенок в момент огорчения или гнева не желает видеть отца или мать, хочет, чтобы они исчезли, умерли (для маленьких детей это одно и то же), — абсолютно нормальное явление. Такие приступы, естественно, быстро проходят и потребность в любви возвращается, как и сама любовь. Но остается страх, а вдруг злые пожелания — а дети, как известно, верят в магическую силу своих желаний — исполнятся и наступит расплата? Когда в семье все хорошо, ребенок вскоре понимает необоснованность подобных страхов: мама и папа живы и здоровы, они вполне досягаемы и не выглядят пострадавшими от его гнева. Это чрезвычайно важ-
4 Вопросу, что делать с детской агрессивностью посвящен целый ряд научно-исследовательских работ Фигдора, в том числе статья «Детская агрессивность», опубликованная журнале «Начальная школа» (11.126 1998).
40
ный опыт, на котором ребенок учится различать фантазию и реальность, а также преодолевать свое представление о собственном всемогуществе. Но если один из родителей покидает семью, ребенку кажется, что мимолетное его злое желание вдруг стало реальностью. Или он думает, что мама наказывает разлукой с отцом. Вот и пришла страшная расплата, которой он так страшился!
Развитие у детей чувства вины по поводу развода — скорее правило, чем исключение. Чувство вины порождает страх, страх перед расплатой и перед силой собственной власти. Но даже те дети, которые не чувствуют себя «соучастниками», испытывают тяжелое беспокойство. Каждое радикальное изменение в жизненных отношениях несет в себе угрозу, а главное — ребенок чувствует, что он не имеет ни малейшего влияния на надвигающиеся события. Кроме того, появляются вопросы: «Увижу ли я еще папу?», «Где будем жить мы и где он?», «Как я смогу найти папу, если я еще не могу сам ездить на трамвае?», «Кто будет зарабатывать деньги, чтобы мы могли купить еду?», «Что будет с моими друзьями, если мы переедем?», «Кто позаботится о моем хомячке? Можно ли будет взять его с собой?». И много других волнующих вопросов. Только тот, кто не знает детской души, только тот, кто изгнал из своей сознательной душевной жизни ребенка, коим был когда-то он сам, будет смеяться над такими заботами. Эти тяжелые проблемы могут отнять у ребенка покой и сон. Они активизируют глубокие бессознательные страхи и вызывают «истерическую» пугливость. Подавляющее большинство детей начинает бояться теперь после отца потерять и мать. Сознательный страх базируется, в первую очередь, на шокирующем для ребенка открытии, что любовь не вечна. Большинство родителей объясняют детям развод так: «Мама и папа не понимают друг друга, они много ругаются и не любят больше друг друга, как раньше...» Нет ничего проще, чем представить себе рассуждение ребенка: «Если мама не любит больше папу и поэтому уходит от него (или отсылает его прочь), кто знает, может, завтра она точно так же разлюбит и покинет меня...» Какой ребенок не ссорится с мамой, а ведь именно ссоры привели к тому, что родители не любят больше друг друга. Такие раздумья — будь они созна-
41
тельны или бессознательны — часто становятся причиной «позитивных» изменений зримого поведения ребенка после развода. Он стремится избегать конфликтов, отодвигает свои запросы и вытесняет свою агрессивность, чтобы не оказаться покинутым. Вспомним Петера и Розу.
перейти в каталог файлов
| Образовательный портал
Как узнать результаты егэ
Стихи про летний лагерь
3агадки для детей |