Ирвинг Вашингтон - Легенда о Сонной Лощине Страница: [1]
Из бумаг покойного Дитриха Никкербоккера Был это мир, влекущий нас в мечту
Виденье сонных глаз; манящий край
Воздушных замков в облачных грядах.
Небесной синевы летучих стай. Джеме Томсон
"Замок -Лени" В глубине одной из тех просторных бухт, которыми изрезан восточный
берег Гудзона, там, где река раздается вширь, - в старину этот разлив
был окрещен голландскими мореплавателями Таппан-Зее <Таппанское озеро
(голл.)>, причем здесь они всегда предусмотрительно убирали часть
парусов и молились св. Николаю о заступничестве и покровительстве, -
лежит небольшой торговый поселок, или, вернее, сельская пристань,
именуемая при случае Гринсбургом, хотя точное и общеупотребительное
название ее - Тарри-Таун <С трудом поддастся переподу, нечто вроде:
"Мешкай-город". В действительности это название является, как полагают,
искажением голландского Tawen Dorp, то есть "Пшеничная гавань">. Нам
рассказывали, что она была прозвана так во дни оны почтенными кумушками
здешнего края, отметившими таким образом застарелую склонность своих
супругов застревать в базарные дни в деревенском трактире. Как бы то ни
было, не ручаясь за достоверность этого объяснения, я привожу его здесь
потому, что стремлюсь к точности и достоверности. Неподалеку от деревни,
в каких-нибудь двух-трех милях, находится небольшая долина, или, вернее,
лощина, окруженная высокими холмами и являющаяся одним из самых
безмятежных и мирных уголков на всем свете. По ее дну скользит ручеек,
баюкающий и навевающий дрему; случайный свист перепела да "тук-тук"
зеленого дятла - вот единственные звуки, нарушающие ее неизменную
тишину.
Вспоминаю, что в дни юности именно здесь, в роще, прикрывающей один
из склонов лощины, среди высоких ореховых деревьев, я застрелил свою
первую белку. Дело было в послеполуденный час, когда природа особенно
тиха, так что меня самого испугал громкий выстрел моего ружья,
прервавший торжественное безмолвие и к тому же продленный и повторенный
сердитым эхом. Если я затоскую когда-нибудь об убежище, в котором я мог
бы укрыться от мира и его суетности и погрезить в тиши остаток моей
беспокойной жизни, то мне не найти уголка более благословенного, чем эта
маленькая лощина.
Благодаря своей безмятежности и тишине, а также некоторым
особенностям в характере обитателей, кстати сказать - потомков первых
голландских переселенцев, этот уединенный дол издавна именуется Сонной
Лощиной, и местных парней величают в окрестности не иначе, как
"соннолощинскими". Кажется, будто над этой землей витают какие-то
клонящие долу дремотные чары, которыми насыщен тут самый воздух. Иные
толкуют, что долина была околдована в первые дни поселения одним
высокоученым немецким доктором, тогда как другие настаивают, будто, еще
до открытия этого края мастером Гендриком Гудзоном, здесь устраивал
шабаши престарелый индейский вождь, прорицатель и колдун своего племени.
Несомненно однако, что это место и поныне продолжает пребывать под
каким-то заклятием, заворожившим умы его обитателей, живущих по этой
причине среди непрерывных грез наяву. Они любят всяческие поверья,
подвержены экстатическим состояниям и видениям; пред ними зачастую
витают необыкновенные призраки, они слышат какую-то музыку и голоса. Вся
округа изобилует местными сказаниями, "нечистыми" местами, темными
суевериями; над лощиною чаще, чем где-либо, полыхают падающие звезды и
метеоры; водится здесь, как кажется, и ночной кошмар со всем своим
многочисленным мерзким отродьем.
Главный дух из числа посещающих этот зачарованный уголок - он же,
по-видимому, и главнокомандующий всего сонма воздушных сил - некий
Всадник без головы. Говорят, будто это - тень одного гессенского
кавалериста <Во время освободительной войны американских колоний (1775 -
1783), закончившейся отделением этих колоний от Англии и образованием
Соединенных Штатов Америки, в рядах английских войск сражались довольно
многочисленные отряды гессенцев, "уступленных" англичанам, разумеется,
за известную мзду, герцогом Гессен-Дармштадтским (Германия).>, которому
в какой-то безымянной битве революционной войны пушечное ядро оторвало
голову и который время от времени, словно на крыльях ветра, проносится в
ночном мраке пред местными жителями. Его видят, впрочем, не только в
долине, но порою и на окрестных дорогах в особенности около
расположенной невдалеке церкви. И действительно, некоторые из наиболее
достойных доверия историков этого края - они со всею возможною
тщательностью собрали и сличили сбивчивые рассказы о призрачном всаднике
- утверждают, что тело кавалериста погребено внутри церковной ограды, а
дух его рыщет ночами по полю сражения в поисках оторванной головы, так
что быстрота, с которою он, подобно порыву ночного вихря, мчится подчас
вдоль Сонной Лощины, вызвана его опозданием и необходимостью
возвратиться в ограду до первого света.
Таково, в общих чертах, содержание суеверной легенды, послужившей
основою для множества странных историй, распространенных в этом царстве
теней; что же касается призрака, то он известен у всех камельков округи
как Всадник без головы из Сонной Лощины.
Примечательно, что склонность к сверхъестественному, о которой я
упоминал выше, свойственна не только уроженцам долины, - она неприметным
образом захватывает всякого, кто поживет в ней известное время. Как бы
трезв и рассудителен до переселения в эту дремотную местность ни был
пришелец, можно не сомневаться, что в скором времени он тоже подпадет
влиянию чар, носящихся в воздухе, и станет великим мечтателем - будет
подвержен видениям и грезам.
Я упоминаю об этом тихом и безмятежном уголке со всяческой похвалой;
в этих маленьких забытых голландских долинах, разбросанных по обширному
штату Нью-Йорк, ни население, ни нравы, ни обычаи не претерпевают
никаких изменений. Великий поток переселений и прогресса, непрерывно
меняющий облик других областей нашей беспокойной страны, проходит здесь
совсем незамеченным. Долины эти подобны крошечным заводям у берегов
бурных ручьев, заводям, где можно видеть, как соломинка или пузырек
воздуха стоят себе мирно на якоре или медленно кружатся в игрушечной
бухточке, не задеваемые порывом проносящегося мимо течения. И хотя с тех
пор, как я бродил среди дремотных теней Сонной Лощины, миновало немало
лет, я все еще спрашиваю себя, не произрастают ли в ее богоспасаемом
лоне все те же деревья и те же семьи?
В этом затерянном уголке, в отдаленный период истории Штатов, иначе
говоря - лет тридцать назад, проживал весьма достойный молодой человек
по имени Икабод <Икабод - редко встречающееся мужское имя библейского
происхождения, обозначающее в переводе с древнееврейского
"несчастливый", "бедняга".> Крейн, который поселился, или, как он имел
обыкновение выражаться, "задержался" в Сонной Лощине в целях обучения
окрестных детей. Он происходил из Коннектикута - штата, который, снабжая
всю федерацию пионерами не только в обычном смысле этого слова, но и
такими, что вспахивают мозги, ежегодно шлет за свои пределы легионы
корчующих пограничные леса колонистов и сельских учителей. Фамилия Крейн
<Крейн (Crane) - журавль (англ.)> довольно хорошо подходила к его
наружности. Это был высокий, до крайности тощий, узкогрудый и узкоплечий
парень с большими руками и такими же точно ногами: кисти рук вылезали у
него на целую милю из рукавов, ступни легко могли бы сойти за лопаты, да
и вся фигура его была на редкость нескладной. Он был обладателем
крошечной, приплюснутой у макушки головки, огромных ушей, больших
зеленых и как бы стеклянных глаз, длинного, как у кулика, носа - ни дать
ни взять флюгер в образе петушка, красующийся на спице и указывающий
направление ветра. Когда в ветреный день в раздувающейся, как парус,
одежде он крупными шагами спускался по склону холма, его можно было
принять за сходящего на землю гения голода или пугало, сбежавшее с
кукурузного поля.
Его школа представляла собою низкое, сложенное из бревен здание,
состоявшее из единственной большой горницы; окна ее были частью
застеклены, частью заклеены листами старых тетрадей. В часы, когда не
было занятий, школа охранялась при помощи прикрученного к дверной ручке
ивового прута и подпирающих оконные ставни кольев, так что вора,
которому было очень легко проникнуть в нее, ожидали при выходе некоторые
препятствия. Вполне возможно, что идея этого хитроумного приспособления
была внушена строителю школы Иосту ван Гуттену таинственным устройством
снасти для ловли угрей. Школьный дом был расположен в глухом, но
красивом месте. Он стоял у подножия поросшего лесом холма; поблизости
протекал ручеек, и тут же росла устрашающего вида береза. В знойный
летний день, когда, кажется, засыпает сам воздух, оттуда доносился
приглушенный гул - ученики Икабода зубрили уроки, - напоминавший
жужжание пчел и прерываемый время от времени властным окриком самого
наставника (то было приказание или угроза), а при случае и жутким
свистом березовых прутьев, подгонявших какого-нибудь бездельника,
замешкавшегося на усыпанной розами стезе знания. Необходимо отметить,
что наш педагог был человек добросовестный и постоянно хранил в памяти
драгоценное правило: "Кто жалеет розгу, тот портит ребенка". Ученики
Икабода Крейна, поверьте мне, испорчены не были.
Тем не менее я отнюдь не считаю, что он принадлежал к числу тех
жестокосердых школьных владык, которые находят удовольствие в истязании
своих подданных; напротив, он отправлял правосудие, вникнув в существо
дела, а не сплеча; например он освобождал от наказания зады тщедушных и
перекладывал его на ту же часть тела физически сильных учеников. Он
миловал щуплого, несчастного паренька, вздрагивающего при малейшем
взмахе лозы, но справедливость при этом ничуть не страдала: она
вознаграждалась двойной порцией розог, всыпанных какому-нибудь
коренастому, крепкому, упрямому и надоедливому пострелу, который под
лозой хмурился, пыжился и становился все упрямее и угрюмее. Он называл
это "исполнить свой долг пред родителями" и никогда не налагал наказания
без весьма утешительного для наказуемого заверения в том, что "он будет
помнить и благодарить его до конца своих дней".
Впрочем, по окончании школьных занятий Икабод становился другом и
приятелем старших мальчиков и делил их забавы и игры, а в праздничные
дни провожал по домам малышей, особенно тех, кому выпало счастье иметь
миловидных сестер или славящихся своей хозяйственностью мамаш,
относительно которых было известно, что полки у них битком набиты
всякими яствами. И в самом деле, ему приходилось поддерживать добрые
отношения с учениками: доход от школы был настолько ничтожен, что его
едва хватило б на хлеб насущный, ибо Икабод был обладателем отменного
аппетита и, невзирая на худобу, отличался не меньшей, чем анаконда
<Анаконда (род удава) - название самой крупной змеи Южной Америки,
проглатывающей зараз огромное количество пищи.>, способностью
увеличиваться в объеме. Итак, дабы поддержать себя, он столовался и
обитал, в соответствии с местным обычаем, у тех фермеров, дети которых у
него обучались. Прожив в каком-нибудь доме неделю, он переселялся затем
в другой, таская с собою все свое достояние, умещавшееся в бумажном
платке, и обходил таким образом всю округу.
Но чтобы это не было слишком тяжелым налогом для кошелька его
хозяев-крестьян, склонных рассматривать расход на содержание школы как
непосильное бремя, а учителя как лентяя и трутня, он прибегал к
различным уловкам, имевшим целью показать, что он в такой же мере
полезен, как и приятен. При случае он помогал фермерам по хозяйству:
ходил с ними на сенокос, чинил изгороди, водил на водопой лошадей,
пригонял коров с пастбища и пилил дрова для зимнего камелька. Он забывал
в этих случаях о непогрешимом авторитете и об абсолютной власти,
которыми пользовался в своем маленьком государстве - у себя в школе, и
превращался в олицетворение любезности и обходительности. Лаская
ребятишек, и особенно младших, он умел снискать благосклонность в
сердцах матерей и, подобно свирепому льву, во время оно баюкавшему
ягненка, часы напролет просиживал с каким-нибудь малышом на колене,
мерно раскачивая ногой колыбельку.
При всех своих прочих обязанностях он был также регентом и клал в
карман немало блестящи? серебряных шиллингов, обучая местную молодежь
пению псалмов. Он преисполнялся гордости и тщеславия, когда по
воскресным дням занимал свое место на хорах церкви, впереди группы
отборных певцов; стоя здесь, он считал в глубине души, что пальма
первенства принадлежит бесспорно ему, а не священнику. Его громовой
голос заглушал голоса всех молящихся, и до сих пор в этой церкви можно
услышать какие-то странные рулады и завывания. Да что в церкви! Их можно
услышать даже за полмили отсюда, по ту сторону мельничного пруда;
утверждают, будто они являются прямыми потомками тех самых рулад и тех
завываний, которые когда-то издавал Икабод. Так, с помощью маленьких
хитростей и уловок, или, как говорится, "всеми правдами и неправдами",
наш достопочтенный педагог зарабатывал, надо сказать, недурно, и всем,
кто не имеет ни малейшего представления об усилиях, требуемых
интеллектуальным трудом, казалось, что ему в удел досталась поразительно
легкая и беззаботная жизнь.
Сельский учитель - обычно лицо, пользующееся известным уважением и
весом среди женской половины деревни; на него смотрят, вообще говоря,
как на белоручку, как на человека, в какой-то мере близкого к господам,
несравненно более образованного и тонкого в обращении, чем грубые
деревенские парни, и уступающего в учености разве только священнику. Его
приход в дом поэтому способен вызвать некоторый переполох за чайным
столом у фермера - добавление сверхштатного блюда в виде пирожного или
сластей или при случае даже появление на столе серебряного парадного
чайника. Нашему ученому мужу, в силу этих причин, чрезвычайно везло
также на улыбки окрестных девиц. О, какая картина открылась бы нашему
взору, если б нам удалось взглянуть на него в перерывах между
воскресными службами, когда он блистал в их обществе на церковном дворе!
Он срывал для них гроздья дикого винограда, обвивавшего стволы растущих
вокруг деревьев, читал все без исключения могильные эпитафии и
прогуливался, окруженный их стайкой, вдоль берега примыкающего к
кладбищу мельничного пруда, в то время как робкие деревенские увальни
глупо плелись позади, лопаясь от досады и завидуя его ловкости и
развязности.
Благодаря полубродячему образу жизни он являлся к тому же
своеобразной "странствующей газетой" и переносил из дома в дом полные
короба местных сплетен, так что его всегда встречали не без известного
удовольствия. Сверх того, женщины уважали в нем человека необыкновенной
начитанности, ибо он прочитал от строки до строки несколько книг и знал
назубок "Историю колдовства в Новой Англии" Коттона Мезера, в
непогрешимость которой, кстати сказать, верил всею душой.
В общем, он представлял собою причудливое соединение лукавства и
простодушия. Его страсть к сверхъестественному и способность
переваривать эти неудобоваримые вещи были воистину поразительны, причем
оба названных свойства укреплялись в нем по мере пребывания в этой
зачарованной местности. Для его прожорливой глотки не существовало ни
слишком грубой, ни слишком нелепой басни. Как часто и с каким
наслаждением, окончив после полудня занятия в школе, растягивался он на
пышном ложе из клевера у берега маленького, журчащего около школьного
здания ручейка и предавался здесь изучению старинных, полных ужасов
повестей Мезера, пока сумерки не обволакивали печатную страницу
непроницаемой сеткою мглы! И потом, когда он направлялся мимо болот,
ручья и жуткого леса к дому того фермера, где на этот раз стоял на
постое, всякий звук, всякий голос природы, раздававшийся в этот
заколдованный час, смущал его разгоряченное воображение: стон козодоя,
несущийся со склона холма, кваканье древесной лягушки, этой предвестницы
ненастья и бури, заунывные крики совы или внезапный шорох потревоженной
перейти в каталог файлов
| Образовательный портал
Как узнать результаты егэ
Стихи про летний лагерь
3агадки для детей |