Мирей Гильяно Почему француженки не толстеют

вдохновил этой идеей мою маму. Теперь мама должна была очень постараться, Потому что уговорить предстояло не только папу, но и меня. У мамы мой отъезд, конечно, тоже вызывал опасении, но, мудрая и дальновидная, она, как правило, оказывалась права. Я с тревогой ожидала реакции Моник, но, узнав, на кого пал выбор, она сразу назвала меня достойным представителем страны. Семьи коммунистов отличились либерализмом и трезвым взглядом на происходящее, и Моник уже объяснили, что идеология родителей станет её уязвимым местом.
Так я поехала в Америку. Это был замечательный год — Лучшее время моей юности,
которое изменило всю мою Жизнь. Для молоденькой француженки Уэстон, респектабельный пригород Бостона, казался американской сказкой — зеленый, ухоженный, просторный, с огромными великолепными домами и состоятельными образованными жителями. Здесь играли в теннис и гольф, занимались верховой ездой, плавали в бассейнах, каждая семья имела по два- три автомобиля — в восточной Франции такого в помине не было и нет до сих пор. Мою жизнь заполнили новые, восхитительные события, и я имею в виду не только общение. Помимо бесценных друзей и знаний, приобретаемых мной в Уэстоне, появилось нечто пугающее,
постепенно обретавшее форму. Не успела я оглянуться, как это нечто превратилось в пятнадцать фунтов веса или около того, а может, и больше. Дело было в августе, и оставался месяц до моего возвращения во Францию. Первый удар я почувствовала в Нантакете — туда мы приехали с семьей, принявшей меня. Я увидела свое отражение в купальнике. Моя американская мама, раньше уже, вероятно, имевшая подобный опыт со своей дочерью,
интуитивно поняла мое отчаяние. Неплохая портниха, она купила очень занятную льняную ткань и сшила мне летнюю рубашку. Казалось, проблема исчезла, но на самом деле я лишь получила отсрочку.
Последние недели в Америке я очень грустила из-за предстоящей разлуки с моими новыми друзьями и знакомыми и вместе с тем со страхом думала о том, как отнесутся к моему изменившемуся облику французские друзья и родственники. В письмах к ним я ни разу не упоминала о лишнем весе и отправляла фотографии, запечатлевшие меня только по пояс.
Приближался момент истины.

II
La fille prodigue
{1}
: возвращение блудной дочери
Папа и брат приехали встречать меня в Гавр. Я прибывала на пароходе «Роттердам». В
конце 1960-х многие французы предпочитали пересекать Атлантику на океанском лайнере.
Вместе со мной ехала американская школьница из Уэстона; ей предстояло жить в нашем городе год по программе обмена.
У отца чувства всегда отражались на лице. Он не видел меня целый год, и я думала, что буду смущена, когда он распахнет мне объятия. Но в толпе я разглядела маленького француза в хорошо знакомом берете; он выглядел ошарашенным. Я нерешительно приближалась к нему, а он впился в меня взглядом. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, мы оказались лицом к лицу. Позади нас стояли брат и моя американская попутчица.
— Tu ressembles a un sac de patates
[15]
. — Это всё, что сказал папа своей любимой дочке,
только что вернувшейся домой.
По-французски кое-что звучит довольно грубо. Я поняла, что он имел в виду: не магазинный пакет, а большой мешок из дерюги — такие доставляют в овощные магазины и рестораны! Девочка из Уэстона, к счастью, плохо знала французский, иначе семейные отношения французов сразу же встревожили бы её.
До девятнадцати лет я не слышала ничего обиднее тех слов и более жгучей боли не испытывала по сей день. Впрочем, папу нельзя назвать жестоким. Конечно, он не отличался особой деликатностью, да и сверхчувствительность девочки-подростка, обеспокоенной изменением своей фигуры и внешности, ещё не стала у родителей притчей во языцех, как сейчас. Причиной же того ошеломляющего приветствия скорее всего было то, что мой вид застиг отца врасплох. Однако такого приема я не ожидала. У меня испортилось настроение, я расстроилась, обозлилась и почувствовала себя беспомощной. Тогда я даже не до конца понимала, насколько потрясена.
По дороге домой в восточную Францию мы задержались на несколько дней в Париже,
чтобы показать Город огней моей подруге из Уэстона, но из-за моей постоянной раздражительности всем хотелось снова тронуться в путь. Я испортила спутникам впечатление от Парижа, ибо была невыносима.
Последующие месяцы я чувствовала себя несчастной и неприкаянной. Мне никого не хотелось видеть, но все мечтали пообщаться с l'Americaine
[16]
. Мама сразу же поняла, как и почему я растолстела и что творится у меня на душе. Она держалась со мной деликатно, избегая щекотливой темы. К тому же вскоре я дала ещё больший повод для беспокойства.
Посмотрев немного на мир, я утратила желание поступать в местный университет. Теперь мне хотелось учить языки в «Гранд эколь
[17]
» (вариант «Айви лиг») в Париже и, кроме того,
параллельно изучать литературу в Сорбонне. Намерения мои казались необычными, тем более что были связаны с безумными нагрузками. Затея с Парижем не вдохновила родителей: если бы у меня получилось (во что верилось с трудом, поскольку о столичном конкурсе ходили легенды), мое проживание в трех с половиной часах езды от дома стоило бы им немалых эмоциональных и финансовых затрат. Мне пришлось уговаривать папу и маму, и отчасти благодаря моей настойчивости, а отчасти из-за моих расшатанных нервов родители в конце концов разрешили мне поехать в Париж и сдать труднейший вступительный экзамен. Сдав его,
я в конце сентября перебралась в Париж. Папа и мама всегда хотели для меня всего самого лучшего.

Ко Дню всех святых (1 ноября) я поправилась ещё на пять фунтов и ещё пять фунтов прибавила к Рождеству. При росте пять футов и три дюйма мой вес превышал любые нормы; к тому же на меня ничего не налезало, даже летняя рубаха моей американской мамы. Я заказала две блузы из фланели — такого же фасона, но более просторные, надеясь, что они скроют мою тучность. Я торопила портниху и ненавидела себя. Оплошность, допущенная папой в Гавре, с каждым днем получала подтверждение. В те беспросветные дни я плакала до тех пор, пока не засыпала, и как огня избегала зеркал. Возможно, с девятнадцатилетними девушками подобное случается, но ни Одна из моих французских подружек с таким не сталкивалась.
Потом произошло нечто вроде святочного чуда. Вернее, благодаря стараниям матушки вдруг явился Доктор Чудо. Во время многодневных праздников мама попросила семейного врача доктора Мейера зайти к нам. Сделала она это крайне осторожно, чтобы не огорчить меня ещё больше. Доктор Мейер, наблюдавший меня в детстве, был добрейшим человеком на свете.
Он заверил меня, что вернуться в прежнюю форму довольно легко, надо лишь освоить несколько «старых французских трюков». И пообещал, что к Пасхе я стану почти такой же, как прежде, а к концу учебного года, в июне, наверняка влезу в свой старый купальник.
Предполагалось держать все под секретом, как в сказке. («Не стоит никого утомлять подробностями нашего плана», — сказал доктор.) Лишним килограммам предстояло исчезнуть быстрее, чем они появились. Я ахнула от восторга. Конечно же, мне хотелось довериться доктору Мейеру, и, слава Богу, тогда я не имела особого выбора.
Указания доктора Чудо
В течение трех следующих недель я обязалась вести дневник, отмечая все, что ем. Такой метод напоминает некоторые американские диеты, например
«Контроль веса»
(WeightWatchers). Однако мне предстояло записывать, что и сколько я съела, а также когда и где. Задача не сводилась к подсчету калорий, да у меня бы это и не получилось. Замысел состоял в том, чтобы доктор Мейер оценил пищевую ценность (я впервые в жизни услышала это слово)
потребляемых мной продуктов. Больше от меня ничего не требовалось, и я с превеликой радостью согласилась выполнять указания. Это первое, что вы тоже должны сделать.
Доктор Мейер не требовал, чтобы я предельно точно фиксировала объем еды, посоветовав прикидывать на глазок, а за единицу измерения взять порцию, приблизительно равную яблоку среднего размера. Для Америки, где сбалансированному питанию угрожают гораздо большие размеры блюд, к количеству пищи я рекомендую подходить ещё аккуратнее. Здесь-то и понадобятся маленькие кухонные весы. (Хлеб, который подчас подают крупными ломтями,
проще взвесить, чем сравнивать с яблоком, тем более что они в Штатах тоже, кажется, больше,
чем у нас!) Через три недели я приехала домой на выходные. Около полудня Доктор Чудо,
элегантный, с проседью в висках, нанёс нам ещё один визит и остался на обед. Позже,
посмотрев мой дневник, он сразу же понял причину моего лишнего веса, ускользнувшую от моего внимания, хотя я беспечно записывала каждую проглоченную крошку. На моём пути из школы домой (я снимала комнату в Седьмом округе Парижа) было не меньше шестнадцати кондитерских. Сама того не замечая, я все чаще питалась сдобой. Поскольку жила я в столице,
родители не знали о моих привычках, и, когда я приезжала домой, мама готовила мои любимые пирожные, не подозревая, что даже под её кровом я втихомолку съедаю больше сладостей, чем полагается.
Мое парижское обжорство сластями отличалось изумительным разнообразием. Утро начиналось с круассана или pain au chocolat
[18]
, или chouquette
[19]
, или tarte au sucre
[20]
. Обеду

предшествовала остановка в «Пуалан» — знаменитой булочной, где я не могла отказаться ни от
pain aux raisins
[21]
, ни от tarte aux pommes
[22]
, ни от petits sables
[23]
. Затем я останавливалась в кафе и с кофе уплетала вездесущий jambon beurre
[24]
, а также оставшуюся выпечку из
«Пуалана». Обед непременно включал, а иногда вообще состоял из эклера, Paris Brest,
religieuse
[25]
или mille-feuille
[26]
(почему-то за пределами Франции именуемого «наполеоном»)
и обязательно дополнялся ещё чем-нибудь с кремом. К тому же время от времени я полдничала
palmier — крупное слоеное печенье, обсыпанное сахаром. Во время учебного дня я встречала предостаточно всяких вкусностей и ела их на ходу. Овощи мне почти не попадались, и дневную норму фруктов я получала за счёт поедания фруктовых пирогов. Я пристрастилась к столь неразумному рациону, ни о чём не задумываясь и получая неимоверное удовольствие — если,
конечно, не принимать во внимание мой внешний вид.
Разумеется, данной диете я научилась вовсе не в Америке — там ведь нет соблазнительных кондитерских (хотя в те времена, как и сейчас, не было и недостатка в манящих киосках с горячим шоколадным печеньем или продавцах сливочного мороженого, не говоря уже об умопомрачительном выборе магазинных сладостей, приготовленных из ещё более вредных для вас ингредиентов, нежели масло и крем). Впрочем, мне разъяснили, что я твердо усвоила американскую манеру питания, и именно она и сделала меня уязвимой перед опасностями парижского минного поля. Да, в Америке я приобрела определенные привычки, свойственные тамошним подросткам: есть стоя, самой не готовить, заглатывать на ходу что ни попадя.
Особенно опасны шоколадные пирожные с орехами и бублики — у нас дома нет ничего подобного, поэтому никто не предупредил меня, насколько они калорийны.
Вернувшись во Францию, я продолжила поедать всё, что попало, хотя шоколадных пирожных с орехами здесь и в помине нет. Вероятно, я скучала по своей второй семье и искала свою Мадлен — воспоминания о сладком прошлом. В любом случае, я легко и непринужденно потребляла всю вкуснятину, которую предлагала Франция. В конце концов я «подсела» на mille-
feuille. Как у наркомана, мой организм требовал все больше того, что прежде ему вводили маленькими дозами.
Пришёл черёд реабилитации, но, к счастью, Доктору Чудо и в голову не пришло раз и навсегда лишить меня запретного плода. (К плодам французы вообще питают унижение.)
Метод Доктора Чудо отличался особой гибкостью и осторожностью. Согласно его теории, в каждом из нас сосуществуют две натуры: одна хочет быть стройной и здоровой, а другая жаждет чего-то ещё. Одна видит картину целиком — благосостояние, самоуважение,
соответствие последним модным тенденциям. Другой подавай удовольствия — немедленно и в большом количестве. Одна — это Нарцисс, склонившийся над водой; другая — Пантагрюэль,
склонившийся над столом. Задача, поучал доктор Мейер, состоит не в том, чтобы победить последнего, а в том, чтобы наладить отношения между обеими частями своего "Я", сдружить их,
приручив собственную силу воли и желания. Именно так поступают французы.
Не стоит забывать, говорил доктор, «il y a poids et poids
[27]
». Существует «идеальный» вес тела: о нём написано в проспектах страховых компаний, и он вычисляется только по росту. Есть
«модный вес» — идеал, ещё менее обоснованный; он достигается в значительной мере усилиями коммерсантов, причем подчас с помощью коварных стратегий. Бывает ещё «здоровый вес» — в этом случае человек чувствует себя, по словам Монтеня, bien dans sa peau (уютно в своей собственной коже). Как раз последнее понятие — bien dans sa peau — Доктор Чудо и провозгласил нашей целью. Именно при таком весе вы можете заявить: «Мне хорошо, и я прекрасно выгляжу».
Количество килограммов в разные периоды нашей жизни меняется, но неизменно должна оставаться толика нарциссизма и гедонистического настроя — оба явления не так уж и плохи и

отнюдь не исключают друг друга, как считают многие американцы. («Не бойся!» — этом лозунг кальвинистов я понимаю очень хорошо, ведь в нашей семье все гугеноты, то есть французские протестанты.)
«Tout est question d'equilibre» («Во всем должно быть равновесие») — вот главное французское заклинание Доктора Чудо. В те дни оно стало моим и остается со мной до сих пор.
Итак, мы поставили задачу научиться искать и сохранять собственное равновесие и жить bien dans sa peau. По заверениям доктора, нет ничего плохого в сладостях, но мой рацион утратил сбалансированность. Поэтому в течение следующих трех месяцев мне предстояло сократить потребление сдобы, заменив её чем-то менее калорийным, и подготовиться к особому угощению, обозначенному в программе. Упор делался даже не на ограничение, а на наблюдения и «перепрограммирование», поскольку искомое равновесие, как я уяснила, относилось больше к голове, нежели к желудку. Я должна узнать nos petits demons
[28]
и ужиться с ними — именно так выражался милый доктор. (По большому счету смена привычек так же, как и жизнь, в стиле француженки зависит от сознания, и, поняв это, вы придете лишь к одному по-настоящему действенному методу — включите свою голову.) Потом уже мне не воспрещалось есть все мои лакомства, но в разумном сочетании, и наслаждаться ими без чувства вины и не приобретая лишний вес. Проще сказать, чем сделать? Peut-etre
[29]
. По достоинству вы все оцените позже.
Доктор Чудо неплохо разбирался в психологии. От его внимания не ускользнуло одно ценное свойство многих диет (даже не оправдывающих ожиданий в долгосрочной перспективе) — незамедлительная и четкая мотивация, когда меняешь привычки, труднее всего преодолеть инерцию, поэтому сначала всем нужно небольшое поощрение. Равновесие достигается постепенно, им нельзя обзавестись сразу, по первому желанию. Именно поэтому предстоящая суббота должна была запомниться чем-то особенным, чтобы зарядить меня энтузиазмом на следующие семь дней. Предполагалось, что в дальнейшем мне удастся восстанавливать баланс питания за неделю. По плану баловать себя мне разрешалось в выходные и праздники. Со временем даже мои поблажки приняли бы более изощрённый характер. Пока же на ближайшей неделе я должна научиться потакать себе в меру, нейтрализуя затем последствия этих послаблений.
Доктора Чудо можно причислить к гурманам. Он дал мне множество рецептов, но по степени важности ни один из них не сравнится с тем, с которым я познакомилась в первый и единственный «тяжелый» уик-энд. Признаться, те выходные оказались вовсе не трудными благодаря «Волшебному луковому супу» — хитрости, выручающей француженок уже много лет. В разное время доктор назначал этот суп и моей маме, и моей бабушке. Лук-порей обладает мягким мочегонным действием, отличается низкой калорийностью и высокой питательностью.
Проведите сорок восемь часов на луковом супе и пейте столько воды, сколько хочется, — и перемены не заставят себя долго ждать. Для меня с этого рецепта начался и по сей день продолжается здоровый образ жизни. С него началась и моя любовь к порею, о котором я готова рассказать ещё очень много. Я по-прежнему иногда прибегаю к данному средству, поэтому попробуйте его в первые выходные после того, как закончите опись своего трехнедельного рациона.

перейти в каталог файлов