Методическое пособие по адресному информированию избирателей.pdf Ахутина Пылаева Школа внимания. Методичка + Рабочая тетрадь. Ран ), Т. И. Ойзерман (акад ран ), В. С. Степин (акад. Ран председатель совета, П. П. Гайденко (чл корр ран )
 Скачать 9 Mb.
| Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |
| Федор Гиренок Фигуры и складки Москва Академический Проект 2014 УДК 1/14; 572 ББК 87; 28.71 Г51 Редакционный совет серии: А. А. Гусейнов (акад. РАН ), В.А. Лекторский (акад. РАН ), Т.И. Ойзерман (акад. РАН ), В.С. Степин (акад. РАН председатель совета, П.П. Гайденко (чл.-корр. РАН ), В.В. Миронов (чл.-корр. РАН ), А.В. Смирнов (чл.-корр. РАН Б.Г. Юдин (чл.-корр. РАН) Гиренок Ф. Г 51 Фигуры и складки. — е изд. — М Академический Проект с. — (Философские технологии hie et nunc). ISBN В книге впервые выделены и обсуждаются важнейшие классические философские концепты человека человек-кукла Платона, человек-пловец в лодке Декарта, человек-марионетка Канта и человек-ночь Гегеля. А также анализируются антропологические идеи Гуссерля, Сартра, Фуко, Делёза и других современных мыслителей. Книга адресована всем, кто изучает философскую антропологию или интересуется философией человека. УДК 1/14; 572 ББК 87; 28.71 ISBN 978-5-8291-1560-9 © Гиренок Ф, 2012 © Оригинал-макет, оформление Академический Проект, 2014 Введение. Для кого я пишу? Д л яко го написана эта книга Я пишу для тех, кто не думает, что философия - это история философии. Почему в ней голос автора не отделен от голоса тех, чьи мысли он излагает Почему эти голоса иногда сливаются, становятся неотличимыми, а иногда разбегаются и диссонируют Почему они часто забывают друг о друге, а потом, как бы спохватываясь, устремляются друг к другу, ищут понимания, пока вновь не поссорятся Потому что философия не только говорит, но и договаривает. В такой книге невозможно выделить главное. А главное в ней нельзя выделить потому, что в ней нет главного. Оно распылено и поэтому главное прячется в мелочах. Может быть, эта книга для специалистов Как Черный квадрат Малевича для художников Нов этой книге все не так, как надо в ней философия предстает не как специальность, а как строй ума. В ней слишком много вольностей, свободы. Настолько много, что эта вольность своей костлявой рукой вывинчивает заржавевшие мозги специалиста. Я бы эту книгу прочел. Не для чего-либо, атак, для взрыхления мыслительной почвы. В этой книге человек понимается как субъективность, как действие себя на самого себя. Субъективность не зависит от субъекта. Напротив, субъект полностью зависит от субъективности, которая либо дарует ему возможность быть субъектом, либо лишает его этого дара. Субъект вне связи с субъективностью немыслим. Субъект-объек- тный дуализм становится ключевым только для классической философии. На нем зиждется ясность, очевидность, рациональность Я и прочие важные вещи. И когда ты эту твердую опору теряешь, тебе остается только озираться по сторонами цепляться за что попало, лишь бы только устоять на ногах. А ведь многие хотели и хотят иметь новую рациональность, преодолевая субъект-объектную дуальность. Но что нас ждет за пределами дуальности, после субъекта ? Тоже самое, что и до него. За пределами ума нас ждет заумь (в русской традиции) и безумное (в европейской. За пределами субъекта, как это установлено Н. Ростовой, находится православный киник, юродивый1. Так вот, эта книга для тех, кто в минуты онтологического раскачивания не отказался от желания преодолеть раскол целого на субъект и объект, не отказался от намерения увидеть то, что обеспечивается нерациональностью анализа, а сверхрациональностью синтеза, не отказался от юродства истины. Субъект плох тем, что он непрерывно познает не себя. Он действует и ничего не испытывает. В абстракции субъекта нет места для самовоз- действия Ростова Н Человек обратной перспективы. Опыт философского осмысления феномена юродства Христа ради. М МГИУ, 2008. Введение 6 Между тем непрерывное мышление невозможно, это идеализация. Наделяя субъект зрением, слухом, сознанием, мы никогда не обнаружим точки пересечения этих качеств. Бытие зрением не нуждается в бытии слухом. Глаз смотрит. Ухо слушает. Ум мыслит. Глаз не видит то, что мыслят, ухо не слышит то, что видят. Ум не мыслит то, что видят. Субъект не выдерживает давления непрерывности и распадается, оттеняя тот факт, что в человеке все это как-то связано, пересекается и даже проникает друг в друга. Продуктом распада субъекта являются всевозможные образования типа зрители, наблюдатели, свидетели, слухачи. Я пишу не для свидетелей и не для слухачей. Я обращаюсь к тотальности в человеке. Философия — это незнание Первый вопрос, на который надо дать ответ, состоит в следующем а есть ли в человеке что-то такое, что мы можем узнать, философствуя, или нет По существу, этот вопрос ставит под сомнение претензии философии быть наукой о человеке, быть знанием. Ведьмы всегда можем потребовать от философии отчета и сказать где же, господа хорошие, ваши знания Что же вы вообще знаете такое, чтобы мы уже не узнали из других источников, другим образом Конечно, философы придумали единичную субстанцию как модель человека, модель человека-субъекта и человека как субстанции-субъекта. Но все это сегодня мало кого уст раивает. Еще Г. Щедровицкий показал, что существует много разных знаний. Знания бывают рефлексивные, технологические, исторические, методические, религиозные. А еще знания бывают научными. Наука — это определенный способ построения знаний. О чем О предмете. Ноне о всяком предмете, а только о такому которого нет скрытых от наблюдателя состояний, у которого нет изнанки. Научное знание, как говорит М. Мамардашвили, строится в предположении, что у предмета нет внутренних состояний, скрытых от внешнего наблюдателя. Что предмет ничего о себе не представляет. Не говорит и не сообщает о представляемом. Если бы у предмета было такое состояние, то научно знать его было бы нельзя. Потому что он мог бы водить нас занос. Ив каждый момент времени он мог бы от нас скрыться в своих внутренних состояниях, подсовывая нам вместо себя свой образ, свой имидж. По существу, это все и происходит в современном коммуникативном пространстве. Ведь коммуникацией можно назвать только такое специально устроенное пространство, в котором имидж человека не зависит от человека. При этом каждый предмет должен быть вывернут в коммуникативном пространстве, лишен изнанки. И тогда мы его сможем описать. Это первое условие науки. Второе касается нас самих, те. внешних наблюдателей. Каждый человек является внешним наблюдателем, если он наблюдает со стороны сознания, о котором нельзя сказать, что оно мое собственное. Оно должно быть ничье. И тогда оно будет универ- Введение 7 сальным. Ведь если сознание не будет непрерывными однородным, тов нем появятся провалы и разрывы. Ведь ты можешь заснуть и что-то забыть. Или сказать, а тебя не поймут, ибо ты говоришь в терминах своего сознания, а не универсального. Знание нуждается в однородном и непрерывном сознании. Оно, как и Христос, нуждается в нашем постоянном бодрствовании. То есть все мы спим, забываем и делаем всякие прочие дела. А вот наука строится в предположении, что есть сознание, которое не спит и не забывает. Благодаря таким свойствам сознания становятся возможными эксперимент и воспроизводимость опыта. Науки о человеке не выполняют выделенные условия. Ведь человек — это и есть тот предмет, который неотделим от своих внутренних состояний. Значит, чтобы создать науку о человеке, нужно либо найти такое пространство, в котором человек теряет свое внутреннее, скрытое измерение, либо же нужно отказаться от построения научного знания о человеке, отказаться от прозрачности сознания внешнего наблюдателя. Вот, например, марксисты. Они хотели людям счастья и полагали, что несчастья коренятся в изнанке, в неконтролируемых сознанием состояниях общества. А что это за состояния Да рыночные отношения. Ведь они складываются у нас как бы за спиной. Мы их невидима они есть. И дают о себе знать то увеличением цен, то ростом безработицы, то падением производства. Значит, нужно эти состояния устранить. А для этого требуется государственный план. Одно всевидящее око. Но убить человеческое в человеке, те. внутреннее, нельзя. Ведьмы одно делаем, другое говорим, а третье думаем. И ничего с этим поделать нельзя. Итак, науки о человеке теми отличаются от наук о природе, что они пытаются найти такую точку отсчета, с которой была бы видна и внутренняя сторона человека, и внешняя. И по одной стороне можно было бы судить о состоянии другой. Все науки имеют дело с реальностью. Только вот реальность может быть разной. В мире есть то, что держится сцеплениями причини следствий. Но есть вещи, которые существуют, если мы хотим, чтобы они были. А что-то хотеть — значит воздействовать на самого себя. То есть есть вещи, которые удерживаются силой этого воздействия. Вот, например, свобода. Конечно же, она существует. Но ведьмы понимаем, что она существует не так, как существуют деревья. Дерево мы посадили, и оно растет, а мы занимаемся другим делом. А вот свобода — это не дерево. Это каприз, прихоть. Чтобы она была, нужно капризничать. А это значит, что в окружающем нас мире есть вещи, которые существуют вне зависимости от нас. А также есть еще и такие вещи, которые существуют, если мы хотим, чтобы они были. И эти вещи держатся уже не сцеплениями причина усилием воли. Сами эти вещи получаются непроизвольной проекцией наших грез и иллюзий на окружающую нас материю. И поэтому-то стремлением к добру существуют добрые люди. Вот эту реальность и изучают науки о человеке Введение 8 Но люди стареют. Воля к жизни у них слабеет. Самовоздействие прекращается, и воздействие вещей и их образов заменяет самовоздей ствие. И следовательно, исчезает та сторона мира, которая существует, если мы хотим, чтобы она была. Равно как деградирует и идеальная сторона мира, подчиняющаяся воображению, а не действию с предметами. Ибо старость - это состояние, когда никто ничего не хочет. Поэтому добро рассеивается. Ум деградирует. Чувства тупеют. Красота тускнеет. Исчезает реальность полных предметов. А вместе сними исчезает и человек мыслящий. Правда, остаются места, где он бывал. Следы, которые он оставил. Но это все — антропологическая реальность. Она есть, а человека нет. В антропологической реальности образуются пустоты. Эти пустоты, конечно, можно заполнять. Например, социальными институ циями. Но и эти институции мыслятся уже вне зависимости от человека. Вне связи с ним. То есть происходит разрыв уже между социологией и антропологией. И этот разрыв коренится в дословном человеческого бытия. А пытаются его преодолеть на уровне слова, в виде некой социальной антропологии. Пустоты можно заполнять не только со стороны социума, но и со стороны человеческой натуры. Ведь людей нет, а антропологическая реальность осталась. Адреналин еще выделяется. Мозг работает. Тело живет. И эта телесная жизнь расширяется и заполняет пустоты. Социум становится все лучше. А человек все хуже. Общество становится гуманным, человечным. А человек испаряется из антропологической реальности. В нем нет ничего человеческого. Он узнает себя как поименованную рабочую силу. Как часть природы. Или культуры. Что уже не таки важно. Человек существует как человек не потому, что есть общество. А общество существует не потому, что есть люди. Ведь если бы социальность была связана только с людьми, то многим животным пришлось бы вымереть. А они живут. Человек не зависит от общества. Если бы он зависел, то его можно было бы лишить воли и затем уже запрограммировать как простую социальную машину. Социум и человека можно описывать вне зависимости друг от друга. Как нечто самодостаточное. Как субстанции. Социальный человек возникает в момент наложения социальной и антропологической реальности. А оно случайно. Всякий социум требует равенства. Существование же человека требует неравенства. Нехватки. Того, что рождает волю. И эмоции пассионариев. Человек возникает как привилегия немногих быть людьми. Как неравенство, у которого нет конца. Потому что место человека всегда пусто. И никакими содержаниями не заполнить эту пустоту. То есть неравенство — это форма, условие того, чтобы вообще что-то было не выровненным. Хитрость мира состоит в том, что он создает неравенство людей как иллюзию всякой возможности стать человеком. Привилегия быть человеком — это фикция. Мираж, который заставляет двигаться. Идти к нему. Чтобы никогда не прийти. Поэтому каждый Введение 9 может попытаться стать человеком. Выйти в люди. Ведь если быть человеком — это привилегия немногих, то, может быть, и тебе повезет. И ты окажешься среди немногих. Расширение круга немногих составляет антропологический смысл истории. Ведь и свобода рождается как привилегия немногих. И ум. И добро. Это потом, когда свобода станет привилегией всех, она умрет. И исчезнет ум. И перестанет манить добро. И человек перестанет быть человеком. Устранение привилегий, расширение равенства составляют социальный смысл истории. Пока есть неравенство, есть и антропологический смысл истории. А когда неравенство заканчивается, тогда начинается антропологическая катастрофа. Борьба с привилегиями — это последний этап деантропологизации мира. Расставание с умом и свободой. Ведь привилегия стала формой существования пустоты. А без пустоты человеку не во что изменяться. Ион растворяется в бытии элеатов, в котором нет привилегии немногих быть людьми. А социальная история продолжается. Ибо существует еще много всяких неровностей, которые нужно выравнивать. Это и запрет на неравенство полов. И запрет на неравенство поколений, рас, религий и прочего. А это значит, что антропология может стать наукой только в том случае, если она потеряет свой предмет. Если она откажется от человека и выработает нечеловеческий взгляд на общество. До тех пор, пока этого не случилось, философская антропология будет выступать в форме социальной алхимии. Иными словами, из двух возможных ответов на поставленный выше вопрос А есть ли в человеке что-то такое, что мы не можем узнать, философствуя » первый ответ можно считать негативным. У философов нет никакого особого знания о человеке. Ничего ценного о нем они сказать не могут. Следовательно, за информацией о человеке нужно обращаться в другие инстанции, а именно к науке. Или же к поэзии и религии. Конечно, существует различие между наукой, поэзией и религией в способах освоения позитивности, но сама вероятность удержания содержательного дискурса объединяет их, отделяя от философии. Если философия что-то и может делать, то обобщать, те. работать сне ею добытыми знаниями и образами. Второй ответ — утвердительный. Да, философии есть что сказать о человеке. Но ее знание философическое, те. пустое. Оно выражается тождествами, важнейшим из которых является тавтология. Ими задается пространство видимого и мыслимого в человеке. И, следовательно, пространство невидимого и немыслимого. Предельное знание не может быть содержательным. Подчиняясь двойному отрицанию « ни. ни, оно ограничивает бесконечность содержаний, делая его обозримым в определенном горизонте. Философия — это незнание, а сознание. Бессодержательность утверждений о человеке как будто бы указывает на их трансцендентальный характер. Но трансцендентальный харак Введение 10 тер носит только первая тавтология, а именно Я есть Я. Остальные тавтологии носят онтологический характер. Например человек есть человек и ничто другое. А работа философа состоит в изменении этой связки. И тогда очевидному человек есть » противопоставляется менее очевидное человек становится. А становиться человек может только человеком. Внутри этой тавтологической формулы уже невозможно сказать, что человек есть. Скорее возможно другое, еще более неочевидное утверждение человека нет. И не потому, что он были умер. Если бы это было так, то мы получили бы содержательные утверждения о смерти человека. А речь идет о невозможности человека, а вовсе не о том, что человек есть животное. Или что он есть бог. То есть тавтология позволяет наращивать позитивные содержания, в состав которых сама она не входит. Бытие не нуждается во времени, а становление нуждается. Человека можно представить в качестве феномена времени. Но тогда мы должны будем ввести представления о вневременном Я, которое противостоит рассеянию времени. Благодаря процедуре отождествления мы открываем возможность для бесконечного набора метафор, редуцируемых во всякое время к тавтологии. Выбор тавтологий носит не трансцендентальный характера эпистемологический, что позволяет мне выделить в составе антропологических тем, обсуждаемых философией, несколько направлений. Во-первых, это позитивный способ представления человека, который работает в слое метафор без четких указаний наверх и низ этого слоя, без явной связи с предельными основаниями демонстрируемых содержаний. Человек здесь предстает как вещь, у которой есть свойства. Этот способ представления характерен для науки. К нему относится социобиология, а также некоторые разделы психоаналитической антропологии. Философии здесь уготована роль некой проясняющей рефлексии, своеобразной инженерии знания. В таком стиле писали Ламет- ри и Шелер. Во-вторых, это обсуждение посылок и следствий замещения формулы человек есть формулой человек становится. В рамках этих обсуждений кристаллизовались три взгляда на человека) Человек пребывает в модусе ускользающего что и выражается несовершенными действиями. Представление о том, что человек непрерывно делает себя без надежды когда-либо сделать, составили основу той позитивности, которая именуется деятельностной антропологией. У истоков ее стоят Кант, Фихте и другие немецкие философы. Б) Человек возможен в модусе расширения своего естества, ибо в этом расширении он от него не зависит. Независимость от естества характеризует горизонт как искусственного, таки личностного существования. В модусе расширения человек описывается в терминах культуры. Среди философов, которым наиболее близки эти взгляды, можно назвать Кассирера, Гелена, Фрейда, Бубера, Маркса, Сартра. B) Человек мыслится как произведение, как бытие, которое бытий- ствует исполнением своего собственного бытия. Ив этом смысле он Введение 11 напоминает аутиста, который исполняет себя как музыкальное произведение, исполняемое частями, нов каждый момент представленное полностью. Эти взгляды близки русским философам. В-третьих, это обсуждение возможных последствий для антропологии смерти человека ». Смерть здесь понимается бессодержательно, как то, что проясняет жизнь. Я имею ввиду Ницше, а также Фуко, Делеза и Бодрийяра. Во всех этих трех случаях происходит отказ от изображения человека как вещи, как простой совокупности свойств. Человек предстает уже не как событие, а как некий след промелькнувших событий. Он предстает не как последняя инстанция, конечный пункт объяснений, а как непрерывно возобновляемое начало самого себя. Его самость растворяется в событиях, деталях, исчезает в мелочах непрерывного воздействия на самого себя. В человеке обнаруживается какая-то изначальная пустота. Вовремя отсутствия реального происходит развертывание собственно человеческого. Забвение пустоты, отсрочка возвращения к исходному состоянию делают невозможным непрерывное рождение человеком человеческого. Как я пишу и как я читаю Я не пишу историю философии. Чтобы ее написать, нужно сделать вид, что философия нужна. Ау меня это плохо получается. История — это затянувшийся некролог, под которым спешат поставить свои подписи все новые и новые люди. Яне пишу некрологи. Моя беда состоит еще ив том, что я не могу быть специалистом по чьей бы тони было философии. Для меня такие выражения, как знаток Канта, специалист по Фуко — это знаки, которыми клеймят рабов. Яне историки неспециалист. Я свободный человек. Но как же я тогда пишу Вернее, как я читаю? Вот передо мной текст. Все, что не задерживает мое внимание, я в нем пропускаю. Все, что задерживает, я не пропускаю. Меня задерживает либо восхищение, либо воспоминания. Восхищаясь, я пишу вариации на тему до тех пор, пока не исчерпаю свою фантазию. Не понимая, я, как Линней, составляю таблицу непонимания и затем в этом же тексте стремлюсь найти фразу, которой я понимаю непонятое. Эта фраза для меня как смысловое окно, в которое я подсматриваю затем, кто меня интересует. Если же я не могу найти в тексте такой плодотворной фразы, то тогда мне остается одно из двух либо объявить текст темными бросить его, либо попытаться самому создать новую фразу. В последнем случае я испытываю текст на прочность, на сопротивляемость. Меня мало интересует его контекст. Меня не волнует, что было написано до него и будет написано после него. Я меняю знаки суждений, произвольно подменяя на подлежащие и сказуемые, вычеркиваю дополнения, примечательные и прочие причастные обороты. А если их нетто вижу их. Если текст окажет мне сопротивление, покажет свои норов, не подчи Введение 12 нится произволу, то я считаю, что в тексте есть мысль и с этим нужно считаться. Мне приходится помечать очаги сопротивления, полагая, что в них находится смысл. Но больше всего я люблю примечания и примеры. Мне доставляет удовольствие неожиданные сравнения, метафоры, в них я нахожу то, что трудно найти в основном тексте. Меня привлекают также всякие нестыковки, разрывы, непоследовательности. Если они при обнаружении легко устраняются, то я перестаю обращать на них внимание. Мне нужны такие нестыковки, такие разрывы, чтобы в них можно было заставить автора говорить то, что он не говорит. В этом случае ты можешь поставить под сомнение всю концепцию автора. В этом пункте заканчивается мысль о мыслимом и начинается повесть о немыслимом. То есть текст открывает возможность мысли, которая в рамках самого текста невозможна. И тогда тебе ничего не надо будет опровергать. Ведь чтобы опровергать, тебе надо научиться реконструировать текст до некоторой минимальной величины, а затем уже под своим контролем его нужно будет заново развернуть, попутно отмечая недостат ки. Читая текст, нужно отклоняться от обаяния текста и перестать обращать внимание на то, что автор считает главными обратить внимание на то, что он считает второстепенным. Вот среди этого второстепенного, на границе текста, там, где субъект перестает быть субъектом, я и ищу то, что может изменить смысл текста. Свою точку зрения я нахожу в тексте, который читаю. В нем я цепляюсь за те языковые крючки, на которые автор не обращает внимания. Когда я начинаю читать, у меня нет никакой предзаданной.позиции. Книга называется Фигуры и складки » по нескольким причинам. Во- первых, ФИГ это мои инициалы. Во-вторых, читая Фуко, я встретил у него выражение антропологические конфигурации. Поэтому фигуры попали ко мне от него. Читая Флоренского, я понял, что складки — хорошее слово, поэтому складки не от Делеза, а от Флоренского. В-третьих, у меня рука не поднялась на такие формулы как Введение в философскую антропологию. Яне готов написать такую книгу. А Фигуры и складки уютны и не обязательны. Так составилась книга лава К о н фигурации bДbbл я удобства читателей каждая глава сопровождается кратким изложением ее содержания. Если у моего читателя не будет свободного времени в силу большой занятости, то он может прочесть введение, краткое содержание глав и заключение. «Фигуры » — термин эпистемологии. Этот термин указывает на случайность человеческого существования. На его рассеивание в природных и исторических обстоятельствах. Человек зависит от расстановки сил. А расстановка эта определена тем, что в мире нет причин для того, что в нем не от него. Человек — не часть мира. Это избыток, без которого мир скучен. В нем не получается даже анахоресис. Замыкание в себе. Фигуры рассеяния, измельчания не могли не сказаться и на философских способах представления человека. Краткое изложение главы Пока философия занималась обоснованием знания и вопрошала о бытии, человек потерял свое место в мире. Чтобы найти это место, немцы создали философскую антропологию. Философская антропология стала искать место человека, и не найдя его, она вынуждена была выяснять свою принадлежность сама она что — философия или антропология В результате было решено, что она — новая философия, потому что старая искала основания и пределы мира, а новая ищет место человека. А это значит, что место человека никогда незанято и поэтому человек может возвратиться к себе тогда, когда он увидит свою пустоту, свою нетость в мире. Пока есть пустота, существует и движение. Жизнь человека — это движение человека из пустоты реалиста к бессмыслице аутиста. Регулируют эти движения тавтологии, метафоры, антонимы и нонсенс. Поэтому человек предстает как непрерывно возобновляемое движение из пустоты к бессмыслице 1. Антропологические конфигурации философии. О двойной непрозрачности современной философии Ускользающая сущность философии закодирована Пифагором. Если бы философия определилась, то она перестала бы быть философией и стала бы чем-то другим. Например, мудростью. А мудрость покойна. В ней мало жизни. Философия же предназначена для тех, кто собрался, как говорит Платон, умереть в мире реального, чтобы жить в мире сверх Глава реального. У кого есть сила, страсть и воля. То есть в самом слове философия » зашифрован эмоциональный код мудрости. Невербальная сила слова. Например, Кант полагал, что наблюдение за женщиной уже само по себе является занятием, достойным философии. Ибо женщина устроена более сложно, чем мужчина. А поскольку женщина является предметом философии и ее причиной, постольку философами являются мужчины. Неженское это дело — философия. Первыми философами были отщепенцы. Метэки. Люди, покинувшие родину. Некие переселенцы. Космополитизм переселенцев был враждебен домострою. Обычаями мифам, которыми обживался мир. Философы разрушают мир обитания античного человека. Они разрушители. И поэтому сними считались. Но их не любили. У греков было много причин для того, чтобы убить Сократа. И Сократа убили. А Платона с Аристотелем не успели. Они сами умерли. В России деструктивная функция философии была реализована интеллигенцией. А позитивную функцию русские видели в поисках дороги к дому. Поэтому они стали создавать миф, который делал Россию миром обитаемым. Обжитым. Ни один русский интеллигент не был философом. И никто из русских философов не стал интеллигентом. Всякий философ должен уметь читать. Ведь если тыне научишься читать, то тыне узнаешь, что философ — это не тот, кто научился читать философские тексты. Не тот, кто комментирует прочитанное. То есть представление о первичности письма, текста ошибочно. Не письмом, а голосом создается состояние философствования. Философ — это тот, кто говорит, а его не слышат. Философ начинает говорить, чтобы узнать, что философствование не совпадает с речью. Говоримым словом не исчерпывается философия. Поэтому философом оказывается не тот, кто умет говорить, а тот, кто умеет молчать и слушать. Философия — не состояние языка, а стремление к безъязыкому. Дословному. А оно может быть не только в речи, но ив повседневности, в быту. Умение слушать речь повседневности, понимать язык улицы отличает философа от нефилософа. Человек, встретивший немотствующее и решившийся дать ему слово, становится философом. Философия — это трудное дело сопряжения языкового и безъязыкового, слова и дословного, наблюдаемого с ненаблюдаемым. Если бы философия была наукой то она знала бы нечто содержательное. А всякие содержания случайны. Занимаясь случайными вещами, философия перестала бы быть философией. Поскольку предметом философии является сама философия, постольку у нее нет специального языка. Философия — это прежде всего метафизика, те. граница между большинством, которому философия непонятна, и меньшинством, которое ее понимает. Современная философия утратила свой метафизический характер, ибо она непонятна самим философам, мень Конфигурации 15 шинству. Слово современная прилагается к философии только суд военной непрозрачностью. В этом смысле современная философия возникает во второй половине XX века во Франции, еще раз показав, что непонимание плодотворнее понимания. Непонятно то, что тебя не касается. Что тебя никак не затрагивает. Первый протест против философской непонятности носил кинический характер. Он основывался на замещении слова поступком в предположении, что поступок сам по себе более понятен, чем слово. Ведь относительно поступка ты всегда можешь определиться, поставив себя на место так или иначе поступившего. А относительно слова нельзя определиться. Оно текуче, зыбко и обратимо. Люди — это обыватели. Как обыватели мы имеем право на банальность и на уют в тихой повседневности быта. Наше воображаемое отбирает такие желания, которые не выходят за пределы подручного мира. Сознание, пригодное для повседневной жизни, состоит из образов, переживание которых является одновременно и языком их понимания. Сами собой понятны эмоции и наглядные картинки. Философия когда- то вышла за пределы подручного мира, привычных схем сознания повседневности, расщепляя переживаемое и язык понимания переживаемого. Этот выход сделал возможным расширение языка понимания вне связи с переживаемым. То есть в языке создавалось пространство обмена мыслями и, следовательно, пространство понимания. Нов этом языке не было места для уже сознания, которое осталось без языка. Между тем язык создавался не для понимания, а для того, чтобы быть защитной пленкой уже сознания. Первый язык — это незнаковый язык эмоций. Это язык, который позволяет воздействовать на другого и не позволяет другому воздействовать на тебя. И поэтому его составляют жесты. К концу XX века философия уже ничего не значила, никого не касалась, никого не затрагивала. Философия умирала за ненадобностью. И нужно было либо дать ей спокойно сосредоточиться и умереть, либо лишить ее удвоенной непрозрачности, заставив соприкоснуться с людьми. Поиски соприкосновения философии с повседневной жизнью человека и послужили основанием для установления антропологических конфигураций философии, из которых следует несколько вещей. Нельзя рассматривать язык вне связи с человеком, а человека — вне связи с воображаемым. Сознание относится к сфере эмоций, а не мыслей. И за сознание идет борьба между эмоциями и мыслью. Происходит театрализация теоретического дискурса, те. извлечение неозначенных смыслов уже сознания а также визуализация пространства понимания, в котором переживаемое дано вместе с языком его понимания. В этом суть кризиса так называемого понятийного мышления, которое сегодня заменяется клиповым мышлением Глава I 16 4. Современная философия обладает двойной непрозрачностью. Она перестала быть делом мысли и стала делом языка. То есть ее непонятность носит уже не метафизический характера языковой. Дело в том, что классическая философия складывалась при малых событийных скоростях, которые позволяли создавать и сохранять пространство невозмутимости и созерцания. Они позволяли извлекать смыслы. И люди могли жить осмысленно. Современная философия существует при таких скоростях смены одного события другим, что нет никакой возможности извлекать смыслы, расширять сознание. А это значит, что мы начинаем жить в режиме неизвлеченного смысла. И вот этот режим заставляет философию искать связи с сознанием повседневности, с образом, а нес мыслью. Возвращение к понятности, наглядности, обозримости в пределах сознания повседневности радикально меняет философию. Она теряет трансцендентальный характер и совершает антропологический поворот. То есть трансцендентальная антропология в принципе не возможна. Современный философ уже не может работать так, как работали в XIX-XX веках. Он не имеет право писать огромные тексты с пустыми смысловыми воронками и с чудовищно развитой терминологией. Хотя бы потому, что такие тексты никто никогда не прочтет в силу того простого факта, что ни у кого более не будет времени на чтение. Философские тексты должны быть компактны, с плотной смысловой упакован- ностью и при этом они должны быть литературными текстами, те. они должны радовать, смешить, огорчать и очаровывать. Претензии философии на универсализм, кажется, потеряли сегодня всякие оправдания. Нельзя мыслить мысль вне связи стем, что мыслит человек. А если мы признаем эту связь, то тогда нам нужно признать и регионализацию философской мысли. Тем самым антропологический поворот философии ясно указывает на ее локальность. Любимый предмет философии — это сама философия. Отказ философии говорить о себе выводит ее за пределы мысли, за пределы ее собственного языка, хотя он мало чем отличается от естественного языка. За этими пределами философия начинает говорить чужим голосом, не своим языком. В самооговаривании философии есть свой смысл. А именно растворение Я. То есть люди любят говорить о себе, и это хорошо. Но это не философия. Ибо никакое Яне может говорить о себе в момент философствования. Так вот, философские суждения возможны на уровне универсального Я. Говорить о человеке на языке философии, говорящей о самой себе, можно в том случае, если мыслить — значит говорить с собой о себе без свидетелей. Философ говорит с собой в пространстве нулевого дискурса. Речь, обращенная к другому, помещает тебя в последовательность, которой не предшествовало целое. Следовательно, философский акт Конфигурации 17 совершается в речи, обращенной к самому себе. Ибо эта речь коренится в образе, в целом. Немецкий проект антропологии Философская антропология, возникшая в Германии впервой половине XX века, с самого начала была ориентирована на создание некоей науки о сущности человека. Новое время закончилось Первой мировой войной. После Первой мировой войны некоторые люди еще удивлялись и недоумевали. А где же разум Где культура Что с прогрессом Ведь это как-то не по-чело вечески — убивать людей. На волне недоумения возник экзистенциализм. Но было в нем что-то суетливое. Французское. На этой же волне в Германии появилась философская антропология. Она появилась солидно. С налетом научности. В 1915 г. М. Шелер написал Идею человека. Написал скучно. Без куража. Куражу него появится десять лет спустя. И это будет Положение человека в космосе. В 1928 г. состоится пробуждение Г. Плесснера, который опубликует работу под названием Ступени органического роста и человек. За ним объявятся А. Гелен с Человеком, Э. Ротхакер, В. Зомбарт, Х.-Э. Хенгстенберг, К. Хорни. Некоторым из них понравится новоязыческое содержание идей нацизма. Например, Зомбарту и Ротхакеру. 3. Почему должна быть уничтожена онтология? Итак, с одной стороны, трупы и безумие, ас другой, — философская антропология, построенная немцами в предположении, что человек — это центр, исходный пункт всякой философии. То, откуда уходят и куда возвращаются. Если бы человек не был центром, точкой отсчета мысли, то мысль стала бы нам чужой, враждебной в своей непонятности. Машина отчуждения мысли была создана также в Европе. Ее стали называть метафизикой и онтологией. Философская антропология бросает вызов онтологии, растворяя ее в себе. Ведь если ее не растворить, то она сместит человека из центра бытия, превратит его в маргинальность, во что-то случайное, необязательное. В мире антропологической необязательности убивать людей нестрашно. Мировой войны в нем трудно избежать. Это наивные греки полагали, что в мире есть вещи поинтереснее человека. Они и придумали философию, ориентированную на космос. А немцы захотели их поправить. То есть сделать философию более человечной. Вот Фейербах. У него философия — это антропология. В ней человек — центр. Все определено через него. Он мера всех вещей. И поэтому человеку простои ясно в мире, в котором нет ни отчуждения, ни непонимания. Метафизика децентрирует человека, отсылает его на периферию, к природе, где он получает определения. А это натурализм, сопряженный с эстетикой телесности Глава Философская антропология манифестирует простые идеи. 1. Человек всегда центр. И этот центр везде. А периферия нигде. 2. Философия — это антропология. Вернее, это философская антропология, которая вяжет и связывает мир водно целое. 3. Онтология и метафизика, напротив, затемняют мир. Отчуждают его. Онтология — это война с человеком. Деантропологизация мира. И поэтому она должна быть уничтожена. Параноики и шизофреники Немцы изменили грекам. М. Шелер написал сочинение Гений войны и предложил проект новой философии, ибо старые формы упрощения мира уже не работали. С греческой философией в новых условиях уже не выживешь. Ведь в нашем мире сколько я, столько и точек зрения. Картин мира. А они несовместимы друг с другом. Выжить в мире поименованных других с несовместимыми точками зрения нельзя. Ибо эти точки вступают в борьбу между собой и затем вовлекают в нее людей. Тяжба теней заканчивается борьбой среди людей. А это плохо. Человек становится для себя проблемой. Проблема первая. Человек перестает существовать вне зависимости от знака, от языка. И поэтому незнаковый человек исчезает. Умирает. Остается только язык. Язык порождает человека. Ион же его убивает. Этот страшный вывод сделали шизофреники Франции. Проблема вторая. Если человек больше, чем дискурс, то он не означен. В мире нет таких знаков, которые бы указывали на него, на его присутствие. Тогда как его узнать независимо от знания Вероятно, в предположении, что Человек есть нечто единое. Вот на нем-то, на этом фундаменте единого и необходимо сделать синтез, создать монодискурс, построить целостную картину мира. Этот вывод сделали параноики Германии, создатели философской антропологии. Почему философская антропология зародилась в европейском сознании Почему она не зародилась в России Потому что в России никогда не любили человека. И никогда о нем не беспокоились. В России никогда не было философии. К нам завезли эту форму сознания. Иона пустила у нас корни, различая внутри себя собственно философов и интеллигентов. Россия стала страной интеллигенции. А это значит, что негативная работа философии делалась интеллигенцией. Позитивная — философами. А их в России практически не было. Поэтому все мы отравлены плодами книжной культуры. В Европе книга наращивала мощь цивилизации. В России она опустошала умы. За все нужно платить. И за нелюбовь. И за знание. Если есть спрос на онтологию с метафизикой, то его нужно удовлетворить. И рыночное европейское сознание его удовлетворяет ценой редукции человека. Ибо существование феномена человека разрушает однородность и непрерывность логических преобразований метафизиков. Разрушает представление о рационально устроенном мире. Любовь к знанию оказалась несовместимой с любовью к человеку. Знание проектируется нечеловеческим взглядом на мир Конфигурации 19 Запад потерял человека. Забыл дорогу к нему. Восток сохранил. Поэтому Запад идет на Восток. Этот диагноз поставил К. Юнг. Что значит потерял Это значит, что Европа расплатилась человеком за науку и технологии. За знание законов природы. Ибо знание природы достигалось ценой незнания человека. Европейская философия имела дело с какими-то химерами с экзистенцией, трансцендентальными субъектами и рабочей силой. Ане с человеком. Человек — это просто дыра в онтологии европейского сознания. Пустое место. Философская антропология является попыткой залатать эту дыру в онтологии. Попыткой вернуть человека в лоно рационального сознания. Поймать его. Европейскому сознанию хотелось системы. Порядка. А системы не получилось. Множились дискурсы, языки. Метафизические разрывы. Стремлением к синтезу, к связыванию многого единым жила философская антропология. Человек был интересен как основа антропологического синтеза. Пока у человека были привилегии, он размещался на вершине эволюции. А затем его лишили привилегий, те. ума. И после этого его надо было куда-то девать. Как-то разместить. Философская антропология стала администратором европейского сознания. Ив этом смысле в ней реализован примитивный способ мышления. Что-то линнеевское. Философская антропология стала неудачей европейского сознания. Философ узнает себя как эксперта В современном обществе философия является профессией. Работой. И как работа она предполагает материал. Философ работает с языком, будто столяр с деревом. Философия перестала быть поступком. Делом личности. Для личности вообще не находится никаких дел. Оказавшись невостребованной, она тихо съежилась. Угасла, ибо философ стал экс пертом. Ни у одного философа нет больше мыслей. Если бы они были, то философы работали бы нес языком, ас мыслями. Задача философа — создать свой язык. Чтобы на этом языке говорить о самом языке. Но философская антропология невнимательна к языку. Она старомодна и по-старинному содержательна. Поскольку гуманитарные науки строят свой предмет в поле языка, поскольку они не науки, у них нет предметного представления. Они только мыслят, ноне познают. У них есть символы-и нет понятий. Чтобы снять запрет на гуманитарные науки, чтобы вернуть им познание, им нужно было дать представление. Сначала это пытался сделать Гегель, который объявило том, что нет пределов для понятий, что символы — это недоразвитые понятия, что им место в искусстве. И поэтому нет ничего, чтобы было пределом для языка. Гегель растворил единичное во всеобщем, редуцировал из языка неязыковое. И ему можно было не опасаться, что слова присохнут к языку. Гегель как бы говорит философии мели Емеля, нет никаких запретов для тебя, все можно. Кассирер дела Глава I 20 ет тоже, что и Гегель, только с обратным знаком. У него символ — миротворец, это то общее, что объединяет и науку, и мифологию, и искусство. Но единичное уже нельзя свести к общему. А поскольку существует единичное, а познается общее, постольку существование избегает понятийного исчерпания, в ней кое-что остается и для символического понимания. Флоренский радикально переосмысливает проблему символа, предлагая, что немыслимое нужно дополнять знанием, а познанию нужно вернуть мыслимое. Для этого он отождествил символ и символизируе мое. Но Леви-Стросс этого не знали поэтому продолжал создавать предмет гуманитарных наук в пространстве языка, полагая, что язык уже сам по себе может служить основанием для объективности, поскольку он не подчиняется человеческому произволу. Поэтому он предполагал, что по аналогии с языком возможно познание других символических систем связывания единичного в общее а именно искусства, мифов, религии, брачных правил. Философия субстанциальна, те. она может быть подлежащим, а язык делает из нее какое-то прилагательное. Что-то содержательно сказуемое. Следовательно, все языковые формулы, в которых философия полагается как прилагательное, подозрительны. В них возможен обман. Язык выстраивает какие-то классификационные ряды и помещает в них философию как прилагательное. Зачем? М. Мосс во Франции, а Ф. Боас в Англии придумали социальную антропологию. Затем появились политическая антропология, культурная антропология. А это значит, философия стала одним из многих имен антропологии. Почему антропология мыслится как подлежащее И что о нем может высказать философия? В основе социальной антропологии лежит запрет на то, чтобы человек понимался в качестве чего-то произвольного. Случайного. Как порождение социума. Ведь если снять этот запрет, то окажется, что социум можно изучать вне зависимости от человека. Оттого, есть он или нет. Но тогда нельзя будет изучать суеверия и примитивные сообщества. А изучение суеверий — одна из задач социальной антропологии. Социальная антропология делает невозможной мысль о социуме самом по себе. Она представляет его как проекцию человека. Невозможность мысли о социуме дополняется невозможностью помыслить культуру. С этим связано возникновение культурной антропологии. Равно как немыслимость политики обусловливает существование политической ан тропологии. Философская антропология может быть понята как невозможность для мысли помыслить саму себя. А поскольку никто не хочет в этом признаться, постольку философскую антропологию выдают за знание того, как представлен человек в различных философских рассуждениях. Это значит, что философия редуцируется к истории, которая знает, что когда-то были философы и они что-то говорили о человеке. А потом Конфигурации 21 они умерли и попали в музей. С тех пор мы — музейные работники, культурологи, рассказывающие о тех, кто рассуждало человеке. Они — философы. Мы — трансляторы. Или обыватели. Мы даже не вписываем их рассуждения в контекст того, что самоочевидно только для нас. Мы — историки философии, те. люди, говорящие о философии под давлением культуры, исторических обстоятельств. А философы, видимо, умели ускользать из-под этих давлений истории. Иными словами, философская антропология — это способ небыва- ния нас философами, отделывания от философии. Указание на невозможность непосредственного восприятия человека. Ибо наше восприятие уже концептуализировано. Его у нас еще не было, а мы уже что-то знали. И это знание не может не настораживать, обращая нас к языку, к самому выражению философская антропология. Словами философская антропология создается патовое пространство, в котором, куда бы ты ни пошел, ты никуда не придешь. Безрезультативность действия обнаруживается словом «патовое» и сказывается в слове философская. Любое прилагательное приостанавливает прямое действие подлежащего. И преобразует его. Ив этом преобразовании оно не зависит от наглядных картин реальности. Поэтому-то философскую антропологию нельзя представлять как обобщение некоей антропологии. Ибо это глупо. Ведь антропология — наука. И обобщать ее можно средствами науки. А если философская антропология — это наука, то у нее должны быть предмет, метод, языки прочее. Философия — это София. У нее одна природа. Антропология — это логос. У нее другая природа. Философская антропология является продуктом сопряжения разных природ. Это некий кентавр полуфилософия и полунаука. То, что своей неполнотой, своим полу может ввести в заблуждение. Итак, само понимание феномена философской антропологии зависит от ответа на вопрос является ли философия наукой или нет? В свое время греки создали миф о кентавре. И этим мифом соединили подобное с неподобным. Создали «полу». Некогда жил-был Иксион. Царь лапидов. Это был хороший царь. И боги решили отметить его. Выделить. Устраивая пир, Зевс пригласил на этот пир Иксиона. Конечно, Иксион не отказался И вот сидит он на пиру среди богов. Ест и пьет. Ему бы не пить, а он меры не знает. Напился. И пьяный положил глаз на богиню. На Геру, жену Зевса. И приставать к ней стал. Зевс спрятал Геру. Закрыл ее облаком. А Иксион принял облако, те. Нефелу, за Геру. И совокупился с ним. И Нефела родила кентавра. Уродца. Получеловека. Полулошадь. Сам этот урод нив чем не виноват. Но полноты в нем нет. Ибо бытие соединилось в нем с небытием. С образом бытия. Его тенью. Так вот таким Иксионом стал Шелер. Его Нефелой — философия. А кентавром — философская антропология. Можно ли говорить о человеке на языке философии, говорящей о себе самой Как знание философия бесспорно проигрывает науке. По Глава тому что знание в ней нулевое. А вот онтологически она незаменима, ибо философия оказывается хорошей машиной существования. В человеке есть что-то, что существует, если он философствует. То есть философия сопряжена с существованием, а не сознанием. Она экзистенциальна, а не гностична. Философия удерживает человека в режиме тавтологии, самосознания. А это порядок, в котором он есть то, что есть. Человек есть именно человека не что-то другое. Например, не животное. А это трудно — знать себя человеком, если ты животное. И тем самым быть человеком. Знать, чтобы быть. Вот это знание и составляет антропологический смысл философии, накладывающий запрет на то, чтобы философия понималась кем-то как наука. Как гнозис. Философия — это не наука. Если бы она была наукой, то тогда у нее был бы предмет. Всякие знания существуют предметно. Ау философии нет своего предмета. Потому что если бы у нее был свой предмет, то она перестала бы заниматься самооговариванием. И стала бы инженерией знания. Технологией извлечения знаний из разных научных предметов. Науки производят знания, а философия выковыривает их из предметной скорлупы и спрягает водном концептуальном пространстве. Как бы создает картину мира. Обобщает. Так вот, это иллюзорное представление о философии. У философии нет своего языка. И поэтому она говорит на том языке, который есть. Язык — один. И у философа, и у пастуха. Естественный. На нем мы говорим и о стаде, и о себе. На этом же языке мы и философствуем. И поэтому философ не может не вступать в борьбу с языком. Язык говорит одно. А мы хотим сказать другое. Ведь какой смысл говорить то, что говорится языком Что само собой разумеется и всем понятно Законченным значениям, означенным смыслам философ противопоставляет пространство неозначенных смыслов, незаконченных значений. Всепонятность — модус забвения. То есть чтобы понимать, надо забывать. И забытым понимать. Так вот, все забывают, а философы помнят. И сквозь гул понимания они слушают язык забытого. И рассказывают, а их не понимают. Философия всегда имеет ввиду не то, что обычно имеется ввиду, и говорит не о том, о чем говорят. У нее немая речь. И дословное письмо. В русском языке слово философ означает еще и что-то легкое, вербальное, подвешенное к языку. Философом быть нетрудно. Нужно уметь говорить. И только. Хотя трудно постоянно говорить о себе. Философия и есть это постоянное говорение о себе самой. А чтобы не возникло какого-нибудь соблазна, какой-нибудь паузы в говорении, придуман йринцип тождества бытия и мышления, субъекта и объекта. Бытие вне мышления соблазнительно. Ведь каждому хочется еще и пожить, а непросто мыслить. Хочется найти что-нибудь содержательное, какую- нибудь объектность, те. найти не себя, а другое. И вот только философ соблазнится бытием вне мысли, или объектом без субъекта, как ему культура напоминает о принципе тождества. Только нефилософы могут нарушать принцип тождества и вожделеть Конфигурации 23 Отказ философии говорить о себе выводит ее за пределы мысли. За этими пределами философия начинает говорить чужим голосом. Не своим языком, а языком, например, филологии. Или физики. То есть науки. И даже языком улицы. Ни один философ ничего содержательного не сказал. И не может сказать. В самооговаривании философии есть свой смысл. А именно растворение Я. То есть люди любят говорить о себе. И это хорошо. Но это не философия. О каком Я можно говорить О своем. Мое Я и есть то Я, о котором я могу говорить. Так вот, никакое Яне может говорить о себе в момент философствования. Поэтому философские суждения возможны на уровне универсального Я или, что тоже самое, на уровне трансцендентального Я. Трансцендентальное Я — это ничейное Я, ничье. У него не может быть притяжательного местоимения. Оно вне сферы принадлежности. Итак, философия постоянно говорит о себе самой. Но язык-то у нас один естественный. На нем строится наш самоотчет. В пространстве этого же языка мы и философствуем, те. вступаем в борьбу с языком. Философская антропология определилась как новая структура мышления, начиная с Положения человека в космосе, работы М. Шелера. Положение » — пространственный термин. Его можно заменить словом место. Во времени нет положения. То есть время детерриториализо- вано. Философская антропология начинает процесс территориализации метафизических понятий. Опространствливания. То есть, не решая вопрос о сущности человека, не зная его содержание и природу, она желает поставить вопрос о его месте. Оказалось возможным, не зная, что такое человек, узнавать место человека. Ведь место не следует из сущности, природы человека. Поэтому философской антропологией игнорируется вопрос о сущности человека. Ее интересуют такие понятия как поверхность, складка, след, глубина, низ, верх, предел и граница. Всякое место полагает свой предел. Границу. Между темни одна точка поверхности не является привилегированной. На ней не написано, что она точка предела. Или что она точка отсчета. Ноль. Что же тогда определяет границу, и почему возможна граница без центра Граница любого объекта является замкнутой линией. Определение места в пространстве является определением объекта. Взгляд субъекта натыкается на поверхность объекта и снимает с объекта, как с луковицы, один видимый слой за другим. Каждый слой является прозрачным. С объекта снимают, а на стороне субъекта наращивают толщину очевидности. Полная очевидность на стороне субъекта сопровождается опустошением объекта. Пустотой. Предрассудок экзистенциальной философии Место человека всегда незанято. Пусто. Если бы место человека было занято, то человек был бы уже до человека. И не было бы вопрошания человека о человеке. Никто не ставил бы себя под вопрос Глава Никто из людей не находится на своем месте. Все беспокойны. И поэтому общество можно рассматривать не как то, что состоит из людей, а как коммуникацию пустых мест, как сообщающиеся сосуды. Философская антропология возможна, вопреки мнению ее основателей, как антропология пустых мест. Как антропология без человека. Ибо люди — это нечто иное, как естественная среда коммуникации. То есть человек — это пространство встречи случайных содержаний. Место, куда сбрасываются отходы человеческих коммуникаций. Культурный мусор. Но полнотой существования не заполнить изначальную пустоту человека. Поэтому нет необходимости против человека ставить человека. Достаточно видимости человека, чтобы управлять человеком. И видимости истины, чтобы править истиной. Предрассудок экзистенциальной философии состоит в том, что она полагает, будто есть место человека в мире. Его надо только найти. И занять. И тогда произойдет антропологическое событие. Рождение человека. И мир будет все время нов. За новизну, зато, что в мире что-то происходит, экзистенциальная философия расплачивается идеей о том, что мир неполон. Неокончателен. У экзистенциалистов человек ищет свое место так, будто он ищет клад. Нов мире нет такого места, которое было бы для тебя. Твоим. Чтобы оно ждало тебя. Место человека не ждет человека. Человек — это скорее утопия. Место, которого нет в мире полного взаимодействия субстанций. Если место человека всегда пусто, если там, где он должен был быть, его нетто это значит не только то, что оно пусто. Это значит, что все мы неуместны и всем нам нужно ответить на один и тот же вопрос Как жить в мире, в котором ты занимаешь не свое место И что это за мир Какие следствия в нем возможны Философский антрополог говорит, что человек онтологически пуст, полагая, что в нем есть что-то такое, что содержательными связями мира не объяснить. Если бы место человека было занято человеком, тоне было бы глупых людей. А ведь глупым быть естественно. Естественно, что в наших головах мысль существует по законам другой головы. Место истины также пусто. Ничто не истинно. И это нормально. Пока место человека незанято, его мышление неполно. Не завершено. Место ума пустует. И все глупо. Мышлению всегда не хватает какого-то фрагмента, какой- то части, чтобы заполнить пустоту мысли. Достроить ее до истины. Без заполнения пустоты мысли никакое знание нельзя оценить как досто верное1. В антропологическом знании есть пустота, провал в дословное. Самопознание человека не может быть рефлексивно завершено. В нем есть дыра, которая влечет мышление к бесконечным попыткам ее стянуть, заштопать, достроить. Мышление — это бесполезная страсть найти ис тину. Мышление отворачивается от поисков объекта и начинает заниматься собой, обращая внимание на себя. Неполнота искушает мышление Конфигурации 25 притягивает его к себе. Мышление, мыслящее самое себя, это и есть классическая философия. Когда обычная речь становится философской? Что же превращает обычную речь в философскую Какова структура ситуации, в которой твоя речь становится метафизической, а твой язык превращается в язык философии Важнейший элемент этой ситуации — встреча с немотствующим. С безгласным. Эта встреча меняет твою речь. Она становится косвенной. Окольной. Философия косноязычна. Кто хорошо говорит, тот не философ. Второй элемент ситуации — это стремление дать слово дословному. Вернуть голос безгласному. Любой философский текст должен пройти испытание голосом. Пройти испытание, чтобы стать литературой. Философ не столько ученый, сколько артист. Его речь не только исследует, но и занимает. Из того факта, что философия занята собой, следует, что человек не является центром философии. Не к нему ведут ее пути. Если бы все пути философии велик человеку, то онтология стала бы антропологией. Но человек смещен из центра. И поэтому существует онтология как непрерывно возобновляемое усилие по смещению человека из центра. Несовпадение центра и человека, смещение самого центра позволяют говорить об антропологических конфигурациях философии. Невозможность говорения о человеке из одного центра, по одному правилу заставляет ввести представление о метафизических складках человека. Эти складки образуются в результате наложения трансцендентного и эмпирического миров. Мистериальной встречи абсолютного и относительного. За эмпирическим содержанием всегда можно найти мистериальное содержание. Но между ними нет логически однородного перехода. А это значит, что установление антропологического смысла редуцирует метафизическое содержание, а установление метафизического измерения событий блокирует антропологическое содержание. Обнаружение метафизического содержания основано на постепенном устранении следов человека вязы ке и обнаружении контрфактуального, метафизического. Редукция метафизического ведет к установлению антропологического смысла. Метафизические складки образуются по четырем модусам: ускользания, расширения, рождения и заполнения человеческого в человеке. Философская антропология распадается, с Одной стороны, на изучение антропологических конфигураций философии ас другой — она проясняет вопрос о метафизических складках человека. Везде следы человека. Всюду он наследил. Все заполнено антропологическими конфигурациями. Особенно язык. Он не только простран ственно-временной. Он еще и антропологический. Например, понятие пустоты. Оно является не физическим, а антропологическим. Если бы оно было физическим, то тогда отсутствие вещи предшествовало бы ее присутствию. Что нелепо. Пустота носит вербаль Глава I 26 ный характер. Она образуется с появлением слова, которое отделяет и затормаживает. Ив этой отгороженности возникает пустота, которую нужно чем-то заполнить. Но чем От характера заполнения пустоты зависит образование метафизических складок человека. Возможны четыре фигуры заполнения бог, другой, тело, сам. Эти фигуры делают возможными четыре складки человека трансцендентной, коммуникативной, позитивной и личностной. Иными словами, сначала человеку нужно было обнаружить пустоту в себе, чтобы затем ее можно было объективировать. Представить как мировую пустоту. Поэтому, если пространство мыслится как пустое вместилище вещей, тоне потому, что оно пустое само по себе. А потому, что макрокосм сопряжен с микрокосмом. Антропологически пустота может узнаваться как доминирование неудовлетворенных желаний. Или как привилегия, которой мы лишены. Ненасытность человека объективирована в физическое представление о пустоте. Тогда же как антропологической конфигурацией представлений о пространстве как последовательности вещей является страсть к переменам. К новизне. Любой философский жест античеловечен, направлен против антропологии. Потому что всякий философ начинает чистить метафизические швы, стирая антропологические следы, убирая языковой мусор. Так появляется философская речь. Философия прилагается к речи. Но это приложение означает только ту речь, которая появляется после работы философа. После дегуманизации языка. В паузе того, что не осело еще смыслами. Философы переводят смыслы в подвешенное состояние, стирая следы человека, разрушая мифы. Они видят, что они разрушают, и знают, что пишут на том месте, где были эти следы. Но философы смертны. Никто из них не сможет полностью записать увиденное. После них остаются какие-то знаки. Фрагменты. Что они означают На что указывают Куда ведут Как нам это понять Кто их нам истолкует Ведь когда в языке были антропологические следы, мы просто шли по этим следам. И все было понятно. Ты был в центре. Все было обжитым. И ты был как дома. А тут их стерли. И наметили какие-то знаки. А какие — неясно. Так вот, каждому человеку нужно самому попробовать стереть следы человека в языке, разрушить миф и увидеть метафизическую подкладку, расставляя метки, знаки. Потому что только этими, нами начертанными знаками мы можем понять то, что нам сказали философы. Что говорят ими расставленные знаки. То есть философия существует как интерпретация философии 2. Антропология виртуальности Виртуальная антропология строится в предположении, что виртуальный человек является более фундаментальной категорией, чем конечный человек, понимаемый hie et nunc, здесь и сейчас Конфигурации 27 «Виртуальный человек — это человек, # котором есть место для несуществования естественности. И это место предназначено для его самоактуализации. Для того, что бесполезно. То есть виртуальный человек — это самоактуализирующийся человек, аутист, ареальный человек — это конечный человек. Человек для существования, для воз можного. В каждом человеке есть место для неосуществимого, для нереального. Ив этом смысле в каждом человеке есть виртуальная сторона, существование несуществующего, независимого от сцепления причини следствий. Место в человеке, предназначенное невозможному, должно заполняться культурой, а не чем-то иным. А оно предстает как пустота и заполняется естественным содержанием. Там, где должна была быть самоактуализация бессодержательного, избыточного, появляется причинное содержание конечного. Место неосуществимого заполняется осуществимым. Например, на месте невозможного появляются алкоголь и наркотики, чувство страха и агрессии. И эти формы заполнения становятся содержанием культуры. Если антропологическая виртуальность — это пустая избыточность, те. сама неосуществимость, то антропологическая реальность — это заполнение избыточности как пустоты чем-то иным, содержательным. Другими словами, конечный человек является результатом заполнения виртуальности причинно обусловленными содержаниями. А они естественны, и поэтому для того, чтобы они былине нужны какие-то специальные условия. Они существуют сами собой. Обмен значениями между избыточными конечным ведет к появлению симулятивных пустот культуры. Симуляция превращает виртуальность в способ своего существования. Потому что виртуальная реальность вытесняет реальность самого по себе, того, что существует до рассказа о реальности. Виртуальная реальность, потеряв связь с дословным, неосуществимым, предстает теперь как эффект коммуникативных технологий, как превращенная форма. Слово виртуальный указывает на исчезновение реальности, если под реальностью понимать то, что оказывает сопротивление, мешает, показывая тебе пределы и границы. В сопротивлении реальности рождалась идея самой реальности. Внутренний план ориентирует человека на самого себя. Внешний план ориентирует на другого. В первом случае дает о себе знать язык дословного. Во втором — коммуникативный язык. Между коммуникативными и дословными структурами возникает конфликт. В результате конфликта сужается горизонт дословного и расширяется горизонт коммуникативного. Этим расширением создаются симулятивные пустоты. Пустота — это не то, что было изначально пустым. Это след, оставленный тем, что было и ушло. А оставшееся место не могло не наполниться иным содержанием. Там, где могла быть дословность, оказалась комму  перейти в каталог файлов | Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |