Буковский В. - И возвращается ветер... (Биографии и мемуары) - 2007. Владимир, шобя фотография на обложке Natalia Pohla

И возвращается ветер...
51 у него немного, никто всерьез от него не требует, чтобы он нас перевоспитал. Понимают, что это задача непосиль­
ная. Должен он время от времени проводить с нами беседу.
С кем-нибудь другим мы и беседовать отказались бы. За пос­
леднее время сменилось их у нас трое или четверо.
Поначалу они все радовались, что перешли на легкую работу: ребята спокойные, матом не ругаются, не дерутся, в карты не играют, сидят себе тихо, книжки читают. Не работа, а дом отдыха! Но уже месяца через три просились от нас и согласны были идти к любым разбойникам и го­
ловорезам. С одной стороны, жало на них начальство, тре­
бовало на нас материал, требовало закручивать гайки. А когда мы давали отпор — виновным был воспитатель, ему сыпались на голову выговоры. С другой стороны, мы тоже не давали спуску, и от одних наших жалоб можно было одуреть. Да кроме того, не получалось у этих воспитателей контакта с нами, не могли они к нам приноровиться. При­
выкли они к уголовникам, к их психологии. Там матом обложил, здесь в ухо дал, и глядишь — навел порядок. С нами же нужно было что-то особое, чего эти воспитатели никак понять не могли. Наконец поставили к нам этого
Дойникова.
Считался он по тюрьме самым бестолковым офицером, самым глупым и безответным. Мундир сидел на нем, как на вешалке. Говорить он не умел, да был и не шибко гра­
мотным. Отдали его нам в жертву, на растерзание, с расче­
том, что месяца через три-четыре спишут на пенсию за неспособностью. Однако совершенно неожиданно он у нас прижился. Нас он вполне устраивал, и мы на него никогда жалоб не писали. Его нескладная худая фигура в нелепой засаленной униформе возбуждала скорее сострадание. Го­
ворил он тоже нескладно, совершенно несвязно, посто­
янно перескакивая с одного на другое. При этом пробал­
тывался о многом, для нас важном. Понимал и он, что мы его терпим, а потому, вызывая на беседу, говорил о чем угодно: о рыбалке, о футболе — битый час мог городить околесицу. Изредка так, виноватой скороговоркой, вста­
вит фразу-другую о политике партии и опять перескочит на свою мешанину без конца и начала, торопясь загладить бестактность. Так вот с часочек поболтает и запишет себе для отчета, что провел беседу. При ближайшем рассмотре-

52
Владимир Буковский
нии был он совсем не глуп, иногда даже поразительно из­
воротлив, и вся эта напускная бестолковость выработалась у него в жизни, как у зебры полосы, — в результате есте­
ственного отбора. А кроме того, нужно ему было как-то примирить свои жестокие функции с отнюдь не жестоким характером.
Удивительно, как это все примиряется в русском чело­
веке. Я редко встречал садистов в должности надзирате­
лей — даже злых по характеру людей среди них, в сущно­
сти, тоже немного. Обычно же это простые русские мужи­
ки, сбежавшие в город из колхоза. Но вот прикажут такому
Дойникову нас расстрелять — и расстреляет. Он, конечно, постарается, чтобы его по бестолковости на такое дело не послали. Он и нас постарается как-то ублажить, чтобы мы на него за это не очень обижались. Но ведь расстреляет!
Стыдно признаться — много раз ему удавалось упросить нас забрать назад жалобы. Придет в камеру, станет с этими жалобами в руках как-то так жалостно и начнет свою бес­
конечную околесицу, свою бестолковщину. И всем своим видом так и просит: забрать бы надо, дескать, жалобы, совсем это ни к чему — жалобы ваши. Что ж это вдруг — жалобы да жалобы? Забрать бы их надо, и так жизнь соба­
чья! И — черт знает что! — у нас война идет не на жизнь, а на смерть, нас уже почти задавили, заморили, а мы бе­
рем у него эти жалобы. Рука не поднимается, сил нет —
Дойникова жалко...
Помню, в Институте Сербского на экспертизе работа­
ли у нас санитарками бабки, простые деревенские бабки, почти все верующие, с крестиками тайком за пазухой. Жа­
лели нас эти бабки, особенно тех, кого из лагеря привезли или из тюрьмы, тощих, заморенных. Тайком приносили поесть. То яблочко незаметно под подушку подсунут, то конфет дешевых, то помидор. Забавно было смотреть, как они обращаются с настоящими сумасшедшими, такими, которые уже ничего не понимают, только смотрят в одну точку или бредут, не зная куда. Точно как крестьянки на коров, покрикивали они на психов безо всякой злобы: «Ну, пошел, говорю, ну, куда прешь? Ну, милый!» Так и каза­
лось — сейчас хворостиной огреет. И вот эти-то бабки сту­
чали на нас немилосердно. Каждую мелочь, каждое слово наше замечали и доносили сестрам, а те записывали в жур-

И возвращается ветер...
53
нал. Случалось, и побеги готовились, а иной норовил си­
мулировать, особенно кому грозит смертная казнь, — баб­
ки же все замечали и обо всем тут же докладывали. А спро­
сишь их, бывало: «Что ж вы так? Вы же ведь верующие!» —
«Как же, — говорят, — работа у нас такая». Вот и спорь с ними. Может, и Брежнев неплохой человек, только работа у него скверная — генеральным секретарем.
Любопытно, что при всем многообразии книг, иссле­
дований и монографий о социализме — политических, эко­
номических, социологических, статистических и прочих — не догадался никто написать исследования на тему: душа человека при социализме. А без такого путеводителя по лабиринтам советской души все остальные монографии просто бесполезны — более того, еще больше затуманива­
ют предмет. Ах, как трудно, наверно, понять эту чертову
Россию со стороны! Загадочная страна, загадочная русская душа!
Судя по газетам, по книгам, по их фильмам — а по чему еще судить о советской жизни? — они всем довольны.
Ну, нет у них политических свобод, многопартийности, а они и рады — народ и партия едины! Ведь вот у них выбо­
ры — не выборы, черт знает что такое: один кандидат, и выбирать не из кого. А участвуют в выборах 99,9 процента, причем 99,899 процента голосуют «за». Ведь вот у них жиз­
ненный уровень низкий, продуктов, говорят, не хватает — а забастовок нет! Говорят, морят их голодом по лагерям и тюрьмам безо всякой вины, за границу не выпускают, но вот — глядите же — по всем заводам и селам митинги: единодушно одобряем политику партии и правительства!
Ответим на заботу партии новым повышением производи­
тельности труда! Голосуют дружно, все руки тянут — что за черт? Едут зарубежные корреспонденты, присутствуют на митингах и видят: вправду все одобряют политику партии, никто даже не воздерживается при голосовании.
Говорят, отсталая экономически страна, ручной труд и прочее, а ведь запустили первый спутник, первого челове­
ка в космос — обогнали Соединенные Штаты. Более того, имеют мощную военную промышленность, да такую, что весь мир в страхе дрожит, — откуда это? Делаются науч­
ные открытия, и какие! А Большой театр, балет? Что же это всё — рабы, подневольные люди?

54
Владимир Буковский
Ну, литература у них, положим, скучная — все о про­
изводстве да о планах, о собраниях, но читают же, поку­
пают книги — значит, им нравится. Есть и у них отдельные недостатки — так сами признают и критикуют их. Было что-то раньше, какие-то неоправданные репрессии, но теперь-то нету — разобрались, осудили ошибки, невин­
ных выпустили. И за границу их все-таки пускают. Вот и туристы, и спортсмены, и артисты, и разные там делега­
ции — и всем довольны, и назад возвращаются. Ну, быва­
ет, один-другой убежит, не вернется — так, может, толь­
ко этим и было плохо, а остальным хорошо, остальные довольны?..
Спроси любого советского человека на улице, хорошо ему или плохо. И все ответят как по писаному: хорошо, лучше, чем у вас на Западе. А может, и вправду лучше?
Образование бесплатное, медицинское обслуживание бес­
платное, жилье дешевое, безработицы нет, инфляции нет.
Может, подвирает западная пропаганда и жизнь у них пре­
красная?
Или вот еще объяснение: может быть, для них эта жизнь лучше нашей, и они люди другие, особенные, им только такая жизнь и нужна, и не нужно им наших благ и свобод?
И уж совсем сбивают с толку эти самые диссиденты.
Если все так плохо, как они говорят, такое бесправие и произвол, так почему они все еще в живых, даже не сидят некоторые? Значит, есть и какая-то свобода, и какие-то права? Или это просто инспирировано и выгодно советс­
ким властям? А может быть, придумано ЦРУ? Да и сколь­
ко же их, этих диссидентов? Ведь вот под какой-то там петицией протеста подписалось десять человек. Это же ку­
рам на смех — в стране, где 250 миллионов.
Ну наконец, если им всем и вправду плохо — почему нет восстаний, массовых протестов, демонстраций, забас­
товок? И массового террора ведь тоже больше нет? Ну, посадят там человек 10—15 в год — не то что в Чили или
Южной Корее. И еще много-много недоуменных вопро­
сов, на которые нет ответа...
И критически мыслящий западный наблюдатель после досконального, с его точки зрения, изучения вопроса при­
ходит к двум выводам. Если наблюдатель придерживается левых взглядов: прекрасная страна СССР, прекрасный и

И возвращается ветер...
55
самый передовой у нее строй. Люди счастливы и, несмотря на отдельные недостатки, строят светлое будущее. А бур­
жуазная пропаганда, конечно, стремится ухватиться за эти отдельные недостатки и извратить, оклеветать, оболгать само светлое существо. Если наблюдатель не придержива­
ется левых взглядов: русские — люди особенные. Что нам плохо — им очень нравится. Такие они фанатики, так рвут­
ся строить свой социализм, что готовы отказаться от при-. вычных нам удобств и образа жизни. И в обоих случаях — одно заключение: не нужно мешать им, нельзя запретить людям страдать, коли им это нравится, не спасать же лю­
дей вопреки их воле. Такие уж эти русские!
Да, трудно понять эту страну со стороны, почти невоз­
можно, но легче ли изнутри? То есть легче ли понять и оценить происходящее тем самым «русским» (Запад всех нас зовет русскими — от молдаванина до чукчи), которые там всю жизнь живут?
Вот он, родился, этот будущий советский человек, че­
ловек нового типа. И на первых порах его никак нельзя посчитать диссидентом. Никаких особых свобод он не тре­
бует, книг запрещенных не читает, за границу не просит­
ся, против места и времени своего рождения не протестует.
Он еще, правда, не знает, как уже много он должен совет­
скому государству и родной партии. Не лежать бы ему сей­
час в коляске и не сосать мирно соску, если бы не их неус­
танная забота. Но очень скоро с него этот долг спросят.
Родители, по занятости своей, отдадут его сперва в ясли, потом в детский сад, и если первые слова, которым он обучится, будут МАМА и ПАПА, то уж затем обязательно
ЛЕНИН. Будет он, возвращаясь домой, по выходным дням удивлять своих родителей способностями, декламируя:
День Седьмого ноября —
Красный день календаря!
Посмотри в свое окно —
Все на улице красно!
Затем в школе кругозор его еще расширится. Постепен­
но он узнает, что Бога не было и нет, что вся история человечества есть переход из мрака к свету, от несправед­
ливости и угнетения к свободе и социализму. Что люди во все времена мечтали жить в такой стране, как наша, —

56
Владимир Буковский
ради этого они тысячелетиями шли на восстания, жертвы, на муки и казнь. Что все великие люди прошлого стреми­
лись к тому самому обществу, которое мы наконец по­
строили, — даже если они сами не всегда это понимали.
Что такое Лев Толстой, например? Зеркало русской рево­
люции. И сейчас мир разделен пополам: с одной стороны — силы света, счастья и прогресса у нас, с другой — реак­
ция, капитализм, империализм. И они только и мечтают, как бы уничтожить наше счастье, поработить нас так же, как порабощен народ в их собственных странах. А чтобы этого не произошло, нужно прилежно учиться, а потом вдохновенно трудиться. Чем дальше, тем подробнее и об­
стоятельнее, сначала в школе, а потом в институте, в ар­
мии, на работе — изо дня в день усваиваются эти пред­
ставления. В явной форме — в виде преподавания истории
СССР, истории КПСС, политэкономии, научного ком­
мунизма, научного атеизма, основ марксизма-ленинизма, диалектического материализма, исторического материализ­
ма и так далее, и тому подобное. В неявной форме — почти шепотом, как гипноз, — в кино и книгах, в полотнах и скульптурах, по радио и телевидению, в газетах, на лекци­
ях, в учебниках математики, физики, логики, иностран­
ного языка, в плакатах и афишах, и даже в сочинениях, переведенных с других языков мира.
И если, допустим, вы переводите из учебника фран­
цузского, немецкого или английского языка текст, то это о том, как плохо живется рабочим во Франции, Западной
Германии, Англии или США. Или, наоборот, о том, как хорошо живется людям под солнцем социализма. Или эпи­
зоды из жизни великих революционеров прошлого, или о борьбе народов против капитализма. Если же вы откроете учебник логики, то в качестве примера объективной исти­
ны вам приведут: «Марксизм-ленинизм — всепобеждаю­
щее учение».
Возьмите газетные новости или кинохронику. Вам сооб­
щают или показывают: открыт новый курорт в Болгарии; пронесся тайфун в Японии; уральские рабочие перевыпол­
нили план; многотысячная забастовка во Франции; соби­
рают богатый урожай на Украине; чудовищная статистика автомобильных происшествий в Америке; сдан новый жи­
лой микрорайон в Ташкенте; разгоняют студенческую де-

И возвращается ветер...
57
монстрацию в Италии... И становится ясно, что там — толь­
ко стихийные бедствия, катастрофы, демонстрации, заба­
стовки, полицейские дубинки, трущобы и постоянное па­
дение уровня жизни, а у нас — только новые курорты, заводы, урожаи, бескрайние поля, светлые улыбки, ново­
селы и рост благосостояния. ТАМ — черные силы реакции и империализма угнетают трудящихся и грозят нам вой­
ной, ЗДЕСЬ — светлые силы прогресса и социализма стро­
ят сияющее будущее и борются за прочный мир. И силы мира, социализма и прогресса неизбежно победят. И все это каждый день, каждый час — в тысячах газет, журна­
лов, книг, кинофильмов, концертов, радиопередач, пе­
сен, стихов, опер, балетов и картин. И ничего кроме это­
го — ничего против. И даже когда вы едете в поезде и рас­
сеянно глядите в окно на проносящиеся пейзажи, взгляд ваш бессознательно пробегает, а мозг фиксирует выложен­
ные вдоль дороги камушками и битым кирпичом лозунги:
«Миру — мир!», «Ленин — всегда живой!», «Вперед, к по­
беде коммунизма!»
С восьми-девяти лет почти принудительно тебя застав­
ляют вступить в пионеры, а с четырнадцати-пятнадцати — в комсомол, то есть в молодежные политические органи­
зации с соответствующей дисциплиной. Это означает ак­
тивное участие в идеологической работе — и вот уже не тебе втолковывают, а ты втолковываешь другим насчет все­
побеждающего учения и требуешь от них повышения успе­
ваемости или производительности труда во имя светлого будущего. Ведь все мы в неоплатном долгу перед партией и правительством за их заботу.
Что делать родителям? Пытаться с самого начала объяс­
нить детям, что их обманывают? Но это опасно: дети рас­
скажут своим друзьям, а те — своим родителям, учителям.
И что посоветовать детям? Говорить открыто о своем не­
согласии? Или молчать, скрывать взгляды, лгать, жить двой­
ной жизнью? Да и поверят ли дети вам, а не тому, чему учат их школа и пропаганда? Да к тому же вся эта идеоло­
гия существует не только в чистом виде — она заложена во все школьные предметы: историю, литературу, ботанику, географию и т.д., а ученик обязан знать и отвечать их так, как написано в учебнике. И чаще всего родители машут рукой: э, черт с ним, вырастет — сам поймет.

58
Владимир Буковский
Рано или поздно он понимает, ибо в жизни почти каж­
дого жителя СССР наступает этот момент просветления.
Рассказывают такой анекдот. Воспитательница в детском саду проводит беседу. Повесила на стену карту мира и объяс­
няет: «Вот это, дети, Соединенные Штаты Америки. Там люди живут очень плохо. У них нет денег, и поэтому они не покупают своим детям конфеты и мороженое и не водят их в кино. А вот это, дети, Советский Союз. Здесь все люди счастливы, и живут хорошо, и покупают своим детям кон­
феты каждый день, и мороженое, и водят их в кино». Вдруг маленькая девочка плачет. «Что ты, Таня, плачешь?» — спрашивает воспитательница. «Хочу в Советский Союз!» — всхлипывает она.
Но это только первый импульс, первое недоразумение.
Обыкновенно человек долгое время ощущает гордость и радость от того, что он живет в такой замечательной, един­
ственной стране. В самом деле, надо же, чтобы человеку так повезло — родиться именно здесь и теперь! Всего ка­
ких-нибудь три тысячи километров на запад или 50 лет назад, и столько несчастий, столько горя и угнетения. И только одно слегка беспокоит: зачем так много об этом кричать? Ну, хорошо, знаем уже, слышали, рады и счаст­
ливы, самая лучшая, самая первая, самая прогрессивная!
Будем помнить, спасибо, разве такое забудешь? Да неуже­
ли еще кто не усвоил? Постепенно вы начинаете разли­
чать, что не все так гладко в жизни, как в газетах. Живут все, за исключением большого начальства, от получки до получки. А перед получкой уже несколько дней еле-еле концы сводят, норовят друг у друга занять. А уж одежду купить, или мебель, или телевизор — так надо извернуть­
ся, сэкономить или на стороне приработать. Опять же все время какие-то нехватки — то мяса нет, то масло пропало, то картошка не уродилась. Очереди всюду, — их уже почти не воспринимаешь, только отстаиваешь часами.
Потом уж очень раздражает человека бесхозяйствен­
ность, нерациональность. Вот привезли вам под окна ка­
кую-то кучу бревен или кирпича. Везли, торопились, раз­
гружали, а потом лежит себе эта куча и год, и другой, пока не сгниет. Никому не нужно. То вдруг раскопают ули­
цу — ни пройти, ни проехать. Полгода что-то чинят — го­
ворят, водопровод. И точно, перестает идти из крана вода.

И возвращается ветер...
59
Наконец починят, закопают улицу. Привозят асфальт, и бабы, обычно вручную, этот асфальт укатывают. Не успел застыть, — глядь, опять приехали и раскопали, опять ме­
сяца три-четыре ни пройти, ни проехать. Теперь, говорят, газ чинят, — и точно, перестает идти газ. Ну чего бы, каза­
лось, сразу его не чинить, пока раскопано было? Или вот еще бедствие: крыша в доме протекла. Это уж форменное бедствие, потому что добиться ее ремонта — дело почти невозможное. Ходят целые делегации жильцов — и в рай­
совет, и в горсовет, и к депутатам, пишут жалобы, соби­
рают петиции, приезжают какие-то комиссии — крышу обследуют, устанавливают, что точно, течет крыша. Но нет денег на ремонт, не запланировано. И так иногда годами. А пока что собирают жильцы старые корыта, тазы и ведра, подставляют на чердаке под течь и с тревогой смотрят по утрам на небо — будет дождь или нет. Казалось бы, совсем незначительный факт, но врезался мне в память с детства.
Невдалеке от нашего дома был магазин, куда мне часто приходилось бегать то за хлебом, то за сахаром. Магазин был на другой стороне улицы, метрах в двухстах от пере­
крестка, где обозначен переход. Большинству людей, что­
бы попасть в магазин, не нарушая правил перехода, нуж­
но было пройти эти 200 метров до угла, а затем еще
200 метров — по другой стороне до магазина. Естественно, что все норовили перейти улицу напротив магазина, не делая крюка. Но именно здесь, затаясь в засаде, поджидал их милиционер и нещадно штрафовал. И, видно, получал неплохой доход для государства, так как никакая опас­
ность быть оштрафованным или попасть под машину не могла заставить людей идти лишних 400 метров. Не только мы, пацаны, но и взрослые люди, даже старые бабки в валенках и с кирзовыми кошелками в руках рысцой бежа­
ли через эту улицу под свист милиционера. Вроде бы чего проще: разреши людям переход, раз им это удобней. Нет, десятилетиями, на моей памяти, стоял там милиционер, собирая дань.
Трудно сказать, что двигало властями — экономичес­
кая ли выгода или желание отстоять свой авторитет, но эпизод этот очень типичен. Порядки, вводимые властями на моей памяти, всегда были противоестественны, проти­
воречили здравому смыслу и всегда вводились под угрозой

60
Владимир Буковский
наказания. Не сказать, чтобы это меняло психологию лю­
дей или приучало их к повиновению, но зато все оказыва­
лись виновными перед государством, любого можно было наказать. Стояла за этим и типичная философия порядка, государственной власти. Дескать, разреши людям делать, что они хотят, и что получится? Совсем никакого порядка не будет в государстве. Все эти мелочи, накапливаясь, за­
туманивают, конечно, счастье советского человека, его веру в светлое будущее. Но тысячеустый хор газет и журналов, кинофильмов и радиопередач, лекторов и просветителей уже готов ему все объяснить:
— Зачем же так сразу обобщать, товарищи! Да, есть у нас отдельные недостатки и временные трудности. Мест­
ные власти часто работают еще недостаточно четко. Мы их критикуем, поправляем. Не нужно забывать, что мы идем, так сказать, по нехоженой тропе, первые строим новое общество, подсказать нам некому, порой и ошибаемся. Но посмотрите, сколько уже достигнуто, сколько сделано по сравнению с 1913 годом! Конечно, частично, во имя со­
здания в будущем самого совершенного общества, мы дол­
жны пойти на определенные жертвы. Если сейчас и не все­
гда легко, то потом наши дети будут благодарить нас. Ведь как бы мы ни ошибались в отдельных случаях, в целом-то мы идем правильным путем, идеи-то наши светлые. Не нужно забывать и о капиталистическом окружении, кото­
рое нам вредит и будет вредить. Они только и ждут, чтоб мы расслабились, усомнились в своей правоте. Враг не дрем­
лет! И чтобы с ним успешно бороться, тоже нужно прино­
сить определенные жертвы. (И так далее, и тому подобное, и прочее, и прочее.)
И что ты тут скажешь? Ну, нельзя же в самом деле ут­
верждать, что если у меня крыша течет, то и коммунизм плох или строить его не нужно. Или если мяса сейчас не хватает, то не нужно было делать революцию.
А годы идут, складываются в десятилетия, и уже знает советский человек, что самое постоянное в его жизни — это временные трудности. Но что ж, если в моем районе или области или у меня на работе, в той отрасли хозяй­
ства, где я работаю, бесхозяйственность, неустроенность и обман, то это же не доказывает, что везде плохо и ни­
когда не будет лучше. Ведь вот, запускаем людей в космос,

И возвращается ветер...
61 балет наш едет за границу с большим успехом, строим ог­
ромные заводы, плотины, значит, не везде и не все плохо, в чем-то и мы сильны. И уж, по крайней мере, не так пло­
хо, как там, на Западе. У них что ни месяц — забастовка.
Это уж, должно быть, совсем скверно жить людям, если на такое решаются. И безработицы у нас нет, с голоду не умираем.
А годы идут, и ничего не меняется, и возникает уже сомнение: да строим ли мы этот коммунизм? Может, еще и не начинали? Ведь вот с 17-го по 22-й год, ясное дело, никакой советской власти не было, была гражданская война.
Потом, до 30-го года, — НЭП, а это, известно, было от­
ступление. Затем до 53-го — культ личности, тоже никак не советская власть. Дальше, до 64-го, Хрущев, оказывает­
ся, все не так делал, — вовремя спохватились, сняли. Вы­
ходит, с 65-го только и начали правильную жизнь? Да еще подождать надо, — может, и этого снимут или после смер­
ти объяснят, что все было неправильно.
Нестойкое это состояние неуверенности быстро сменя­
ется убеждением в полной лживости пропаганды. Как ни сложно получить информацию, а все-таки и мы не совсем изолированы. И выясняется, что в других областях и райо­
нах ничуть не лучше, а порой — хуже, чем у нас, что в других отраслях хозяйства такой же бардак, что космос — сплошная туфта, а крупнейшие эти заводы и плотины стро­
или зэки за пайку хлеба. Вот только насчет балета ничего не выясняется — как он, этот балет, не разваливается? Ну да и черт с ним, с балетом, не тем живы.
Более того, просачивается к нам, что и на Западе не все так (все не так), как нам пели. И безработным, ока­
зывается, платят за то, что они не работают. Вот фантас­
тика — у нас бы в Сибирь сослали, а там деньги платят.
У каждого автомобиль, колбаса в магазине всех сортов, и никаких очередей — рай, сказка! И — кончилась вера в светлое будущее.
Один мой знакомый, еще в 50-е годы, провел такой забавный эксперимент. Был он в магазине, стоял в очере­
ди за молоком. Очередь была громадная, продавцы работа­
ли медленно, лениво. Начала очередь роптать, как водит­
ся, что не всем хватит да что медленно отпускают. В одну из пауз между взрывами народного гнева знакомый мой возьми

62
Владимир Буковский
да и скажи, громко и внятно: «Безобразие развели! Оче­
редь на полдня. Совсем как в Америке!» И обрушилось на него народное негодование: «Да что вы, гражданин, какая
Америка? Такое только у нас возможно!» Долго еще по­
глядывали на него укоризненно и с сожалением.
Дальше — больше. Стало, например, выясняться, что, пока у нас у всех временные трудности, у них там, в обко­
мах-горкомах да в Кремле, уже давно коммунизм постро­
ен. Тайно промеж себя распределяют икру, колбасу, вся­
кие импортные товары. Понастроили себе виллы, огороди­
ли заборами, поставили охрану, чтоб никто не увидел, как они эту икру лопают. Наплевать им на нас, хоть сдохни!
И это еще самый долгий путь размышлений и прозре­
ний у самого благополучного человека. Обычно же все про­
исходит быстрее. Рано или поздно сталкивается человек с такой вопиющей несправедливостью или ложью, что уж молчать не может. Толчок может быть любой, лишь бы при­
вел он к прямому столкновению с властью. Очень это по­
лезно, когда трудящийся общается со своею рабоче-крес­
тьянской властью в качестве просителя или протестующе­
го. По вопросам ли прописки, протекающей крыши, бес­
хозяйственности на работе или получения квартиры, а яс­
ней всего, когда твоего родственника посадили в тюрьму ни за что ни про что. И начинает трудящийся добиваться правды, искать, писать жалобы, петиции, ходить на при­
емы, начинают ему приходить ответы один другого на­
глее — или вообще никаких ответов.
Как же так, в моем рабоче-крестьянском государстве? — ярится трудящийся. — А ну, в «Правду», а ну, в ЦК! И опять ничего. А на приемах, если он их добьется, смотрит на него бревно в очках и губами чмокает — и опять ниче­
го! Аж зайдется трудящийся! Куда только не пишет: и в комитет советских женщин, и в общество защиты живот­
ных, и космонавтам, и даже в ООН. И чем дальше, тем свирепее. Таких вещей понапишет про советскую власть, что и сам удивляется, откуда у него взялись такие мысли.
Особенно если он участник Великой войны или еще чем заслуженный.
А зэки — те додумались даже в Мавзолей Ленину жало­
бы писать! Вы ж говорите, он вечно живой, — пусть раз-

И возвращается ветер...
63 бирается. И ничего, аккуратно извещает комендатура Крем­
ля, что жалоба переслана по принадлежности. Ответ обыч­
но приходит из районной прокуратуры. Обычный ответ, что все по закону и жаловаться не на что.
Вообще же все жалобы стекаются именно к тому брев­
ну в очках, на нечувствительность которого ты жалуешься.
И приходит самый успокаивающий ответ — сочувствуем, все понимаем, помочь, правда, не можем. И светлеет тру­
дящийся. Поразительно, как быстро вспоминает он все, чему учили его в школе, всю историю Советского Союза, всю литературу с географией, всю эту пропаганду, что с пеленок твердила ему про отдельные недостатки и времен­
ные трудности, про светлое будущее и капиталистическое окружение, и про зеркало русской революции, и даже стиш­
ки про Ленина из детского сада.
А пропаганда — знай себе наяривает как ни в чем не бывало: и про тайфун в Японии, и про курорт в Болгарии, про урожай на целине, про забастовку в Англии, про свет­
лые дали, про силы мира и прогресса. И так день и ночь, день и ночь со всех сторон. И сатанеет трудящийся. Вокруг ходят люди, миллионы людей, выполняют планы, прини­
мают трудовые обязательства, отвечают на заботу партии повышением производительности труда и ничего не знают.
Как только они узнают, как только я им объясню, они остановятся, все изменится, все станет другим. Эй, люди!
Стойте! Дайте мне микрофоны! Пустите меня к микрофо­
нам! Чтоб - ГОВОРИТ МОСКВА И ВСЕ РАДИОСТАН­
ЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!
Да что там Москва! Надо, чтоб весь мир, вся планета!
В таком состоянии трудящийся совершает некоторые стан­
дартные поступки. Он пытается выступить на собрании с разоблачительной речью, распространить листовки, пере­
дать через иностранцев послание в ООН или президенту
США. И уж, как минимум, широко и открыто высказы­
ваться в кругу знакомых. Его не оставляет необыкновенное чувство свободы и всемогущества. Простое человеческое слово кажется ему мощным оружием, способным двигать горы и поворачивать реки. Но замечает трудящийся, что никто не жаждет его выслушать. Напротив, создается вок­
руг него некоторый вакуум, точнее сказать — духота. На собрании ему слова не дают, знакомые смотрят в сторону,

64
Владимир Буковский
стараются свести разговор в шутку и поспешно вспомина­
ют о каких-то срочных делах. Жена с утра в слезах, бранит его эгоистом, себялюбцем, разбившим ей жизнь. Внезапно приезжает из Калуги теща, которой уже пять лет слышно не было, и решительно уговаривает дочь уехать к себе.
А на работе, ближе к обеду, вызывают его зачем-то сроч­
но в отдел кадров. И там вежливый, но настойчивый чело­
век лет сорока, в сером хорошем костюме, аккуратно при­
чесанный, по имени Николай Иваныч, или Владимир
Иваныч, или, в крайнем случае, Сергей Петрович, пред­
лагает ему проехаться — тут недалеко, к нему на службу.
Нет-нет, вещей никаких брать не нужно, жене звонить тоже не нужно и заезжать домой незачем — это ненадолго. И даже переодеваться не нужно. Далее Николай Иваныч, Вла­
димир Федорыч или, на худой конец, Петр Сергеевич про­
вожает его к машине, и вместе они едут — действительно не слишком далеко. Поднимаются по лестнице обычного с виду многоквартирного дома, заходят в одну из дверей, которая оказывается коридором с рядом дверей. За одной из них, в служебном кабинете, за столом, сидит человек лет пятидесяти, седоватый, в сером костюме, которого зовут Николай Петрович, или Сергей Иваныч, или, в худ­
шем случае, Владимир Федорович.
— Присаживайтесь, — говорят ему вежливо, — как жизнь, как на работе? — А за окном пылко дышит лето или, наоборот, добрый морозный день, а то и зрелая ру­
мяная осень. И так бы хорошо сейчас где-нибудь пройтись по лесу, где-нибудь далеко-далеко, где не слышно циви­
лизации.
Начинает трудящийся излагать свои открытия — хоть и с некоторым напором, но уже без того накала. Пытается даже раззадорить себя, но как-то не ощущает больше ми­
ровой трагедии, бурления страстей и порыва к микрофо­
нам. Сами собой как-то смягчаются выражения и выводы, напрашиваются обтекаемые формулировки и уменьшитель­
но-ласкательные эпитеты. А Владимир Николаич, Сергей
Петрович, а может, и Иван Иваныч слушает молча, по- отечески, изредка кивая головой, помечает что-то в блок­
ноте и, дождавшись паузы в сбивчивом рассказе, говорит:
— А кому еще вы об этом рассказывали? Тааак... А кто еще при этом присутствовал? Так-так. А письмо в ООН вы

И возвращается ветер...
65 кому показывали? И уж за границу собрались бежать? Так- так-так! Что ж это получается? Родина о вас заботилась, сил не жалела, вырастила вас, воспитала, ни в чем не от­
казывала, а вы? И это в то время, когда наши враги так и ищут, как бы нам навредить! Ну, а если бы вы оказались за границей? Вас бы там в контрразведке стали спрашивать — где работали, да где в армии служили, да какой номер части, да какое оружие...
От такого предположения трудящегося аж в пот броса­
ет — нет-нет, только не это! Тут Владимир Иваныч, он же
Николай Петрович, он же Сергей Михалыч достает из стола довольно объемистую папку, открывает ее, и трудящийся, к ужасу своему, видит, что все его жалобы, заявления и протесты, в том числе в ООН, уже лежат там с какими-то пометками синим карандашом.
Господи, много ль человеку надо? Ну, нет мяса — мож­
но картошки купить, кефиру, наконец. Ну, течет крыша, так подставь ведро, только-то и дел. Ну, где-то что-то не так — может, и неправильно, да разве все зло в мире ис­
правишь? Мало платят? Так можно вечером подработать или еще как. А что врут — так оно везде врут, и всегда врут, и будут врать, и во все века врали. Разве я за это отвечаю, разве я что-то изменить могу?
Звонит телефон, и Владимир Николаич или черт его знает кто берет трубку.
— Да? — И вдруг весь подбирается, выпрямляется в кресле. — Да, товарищ генерал. Да, у меня. Вот, беседуем. Я думаю, пока не будем, товарищ генерал. Нет, я думаю, не стоит. Ну, устал человек на работе, бывает. Конечно. Да.
Слушаюсь. Есть! Ну, что же, распишитесь здесь и здесь.
И вот тут. Можете теперь идти... домой. Если понадобитесь — вызовем. До свиданья.
И если он не успел натворить слишком много, его не арестуют, нет. Если б всех таких сажать, пришлось бы пе­
реловить полстраны, а это теперь не требуется, — доста­
точно одного на десять тысяч таких прозревших упрятать, самого нахрапистого, чтобы другие боялись. Раньше — дру­
гое дело. Еще бы и рта не успел раскрыть — уже ехал бы этапом. Теперь времена другие. Никто не требует, чтобы ты любил эту власть или верил в нее, — достаточно, чтобы ты

66
Владимир Буковский
ее боялся, был покорным, выполнял план, поднимал руку на собрании, единодушно одобрял и гневно осуждал...
И бежит наш трудящийся по весенним или осенним, зимним улицам легким галопом домой — к жене и теще из
Калуги. Только что приоткрылась для него тяжелая дверь и пахнуло на него подвальной сыростью, какой-то гнилью и безнадежностью, но, слава Богу, обошлось. Через недель- ку-другую соберут общее собрание трудящихся, выступят парторг, комсорг и представитель месткома, гневно осу­
дят, будут клеймить позором, старенький мастер Петро­
вич заявит, что, по его мнению, таким не место в рабочем коллективе. Сам он выступит, покается и пообещает ис­
правиться. Где-нибудь с краешку, незаметно, будет сидеть
Николай Иваныч, Петрович, Сергеич. Нет-нет, он не хо­
чет в президиум, выступать он не собирается, он хочет поприсутствовать, послушать, как товарищи выступают. Под конец собрание трудящихся, вдоволь навыступавшись, по­
ручится за своего заблудшего, пообещает коллективно его исправить, проголосует и удовлетворенно разойдется по домам. И где-нибудь вечерком, у пивного ларька, старый мастер Петрович, более всех распинавшийся днем, скажет нашему трудящемуся за кружкой пива:
- Так-то, голубок, ПЛЕТЬЮ ОБУХА НЕ ПЕРЕШИ­
БЕШЬ!
Посмотри, трудящийся, посмотри пристально в глаза своим сослуживцам, посмотри на толпы людей, текущих по улицам, в кинотеатрах, на стадионах или даже во Двор­
це Съездов, — и ты увидишь: подавляющее большинство их уже знает все насчет плети и обуха. Ну, что ты мог сказать им? Каждый из них пережил или переживет еще эту судо­
рогу прозрения. Подергается, подергается и затихнет, — и ничем ты их больше не выведешь из равновесия. Что ты можешь сказать им в коротенькой листовке или даже по всем радиостанциям Советского Союза? Они-то знают, помнят еще то лихое время, когда каждую ночь кружили по улицам воронки и собирали свою дань. Они и войну помнят. Уж какая, казалось бы, силища перла, а и та не перешибла обуха. Они оттого молчат, что знают, а не отто­
го, что не знают. Можно ли упрекать их в этом?
Помню, в Сибири, в экспедиции, на одной из наших лесных стоянок где-то под Читой, я поймал трех муравьев

И возвращается ветер...
67 и бросил их в кружку — хотелось мне посмотреть, насколько муравьи лучше людей. Естественно, они попытались вы­
браться, но я стряхнул их на дно. Они опять попытались, — я опять стряхнул. В общей сложности они сделали около ста восьмидесяти попыток — и все, конечно, безрезультатно.
Потом они затихли на дне, сползлись и уселись в кружок.
Интересно, о чем они думали или говорили? Я долго смот­
рел за ними, но они больше не попытались убежать. Круж­
ка с муравьями простояла в траве почти три дня. Несколь­
ко раз моросил дождь, садилось и вставало солнце, но они так и сидели в кружок и шевелили усами — должно быть, анекдоты рассказывали.
А что им остается делать? Они уже все поняли, им боль­
ше ничего не надо. Им бы и хотелось сузить свой мир до пределов семьи, квартиры, жить тихими муравьиными ра­
достями, весенним теплым днем вылезти на солнышко, выпить на троих. Радоваться минуте, пока она солнечная, пока так уютно где-нибудь на бочках за пивнушкой и каж­
дая минута состоит из шестидесяти блаженных секунд, а выпивка еще растягивает каждую секунду. Да не оставля­
ют, не дают человеку жить его маленьким миром. Всюду его настигает пропаганда, вездесущий крикливый голос, заглушая весеннее чириканье. Словно горное эхо, несется этот глас со всех сторон, порождая странное существо, которое бродит между нами, — анекдот. И, выпив в ук­
ромном уголке, не может советский человек насладиться моментом, прет из него то, что он весь день сдерживал.
Анекдот выглядывает из-за плеча, вечный «четвертый». И, закусывая плавленым сырком, говорит:
— А знаете, как добиться изобилия? Включи холодиль­
ник в радиосеть — всегда будет полон.
Потому что хочет того или не хочет советский человек, но происходит в его душе постоянный диалог с советской пропагандой.
Включает человек телевизор, придя с работы: на экра­
не Брежнев. Переключил на вторую программу — опять
Брежнев. На третью — опять. На четвертую, учебную, — а с экрана кулак и голос: «Ты у меня докрутишься!»
В воображении советского человека вечный истошный пропагандный крик воплощается в наглую морду, которая расталкивает и отталкивает его мысли. Морду-то мы эту

68
Владимир Буковский
видим, да нельзя в нее ни долбануть, ни харкнуть. И чело­
век пытается ей хоть ответить: да ты посмотри по сторо­
нам, о чем ты говоришь, ничего же этого нет! А морда знай свое вопит, точно и не слышит тебя. И не выключишь ее, сколько ни крути, сколько ни выключай телевизор.
В психиатрической спецбольнице в Ленинграде был у нас такой больной, который целый день вел бесконечный спор с пропагандой. Сидит у себя на кровати и возмущает­
ся: «Ну вот, опять завели, вот бред, вот сброд проклятый!
Электрификация, индустриализация, химизация! Хи-ме- ри-зация все это!» Постепенно расходясь, он до крика до­
ходил: «Тьфу, бред! Вот сброд, тьфу!»
Как-то в минуту внутреннего затишья рассказал он мне свою невероятную историю. Признался, что спор с пропа­
гандой ведет лет с двадцати (а было ему тогда уже под пятьдесят), только спорил не вслух. Однажды его наконец прорвало, и на каком-то собрании он высказал все, что у него накопилось. Посадили.
— Сижу я в камере и, как обычно, спорю. С ними же не спорить — совсем обнаглеют, житья не будет. Заспорились за полночь — больно спор горячий был, это когда Никита заявил, что у нас нет политзаключенных. Я уже до мата дошел, а тот сидит себе с невозмутимым видом и знай свое повторяет. К утру я аж охрип. Подошел завтрак, от­
крыли кормушку и суют пайку. Одну! Точно не видят, что нас двое. Я в дверь стучать, скандалить, приходит началь­
ник тюрьмы: «Как фамилия?» — говорит. Называюсь.
«А второго?» Тот, сволочь, за мной повторяет. «Ничего не знаю, — говорит начальник тюрьмы, — у меня здесь один такой числится. Не положено». Сколько я ни скандалил, и прокурора вызывал, и самому Хрущеву писал — бесполез­
но. А тот все норовит первый к кормушке подлететь и мою паечку зацапать, и сахарок. Так и пришлось мне его кор­
мить. И баланду, и кашу — хлебаем из одной миски и все спорим, спорим, есть у нас политзаключенные или нет.
Наглая морда — вместе же сидим в тюрьме, на одних нарах спим, одним бушлатом укрываемся, а он все свое. Вот сброд проклятый, тьфу! Повезли нас на экспертизу — обоих. Про­
фессор, умный такой, в очках, еврей между прочим, спра­
шивает: «Ваша фамилия как? А ваша?» Называем хором.
«А, — говорит понимающе так, — раздвоение личности?

И возвращается ветер...
69
Бывает... И давно это у вас началось?» Видим, человек со­
чувствующий, мы ему про пайку. Он опять головой кивает, прописал две пайки, каждому отдельную койку. «Не вол­
нуйтесь, — говорит, — вам обоим все это только кажется, подлечитесь — пройдет». А потом начал про взгляды вы­
спрашивать. Тот ему как завел свое обычное, — профессор головой закивал и даже записывать не стал. Я ж только рот открою, — хмурится и строчит. Ему, гаду, таблетки сла­
бенькие прописал, а мне уколы — вот ведь бред! Каким-то чудом узнали про нас за границей, крик подняли — ишь, говорят, советская власть держит в заточении двух брать­
ев — борцов за свободу. Сам Арагон, говорят, статью в
«Юманите» написал, а «Дейли уоркер» выразила сожале­
ние: зря, мол, московские товарищи нарушают ленинские нормы. Так наши что придумали, сволочи? Выпустили, сброд проклятый! Его, а не меня. Сидит он теперь, мерза­
вец, в Париже и по березкам тоскует. По вечерам москов­
ское радио ловит, в посольство ходит, назад просится, в советские газеты пишет: «Не хочу больше жить на гнилом
Западе». Они его печатать печатают, а обратно не впускают.
Наших туристов водят на него посмотреть: вот оно как тош­
но без советской родины. Пьет горькую, а с похмелья Ара­
гону звонит: «Черта лысого ты меня сюда вытащил? И мет­
ро у вас грязное, и похмелиться не на что. Лучше б я в родной тюряге сидел». Тот ему сразу чек на опохмелку.
А про меня и забыли. Сброд собачий! Ну, бред, тьфу... —
И опять зашелся.
Вот они, советские люди, валят толпой по переходам в метро, по бульварам, молча, мимо газетных стендов, только выловят глазами заголовок в газете и ощерятся. Все мол­
чат, — каждый ведет свой диалог. И за целую жизнь наки­
пает такая злоба — весь свет им не мил.
Тащится интеллигентный старичок по Арбату, в «Пра­
гу» за продуктами, тихий такой старичок, никого не тро­
гает. «Ага, — рассуждает он сам с собой, — солнце светит, солнышко вызверилось, опять скажут — достижение соци­
ализма». Ненавистно ему небо — советское; листочки зеле­
ные — и те будто с первомайского плаката. Газета висит — свежая, а ну, чего еще они там наврали? И ведь знает, что наврали, и противно читать, ан нет — станет, проглядит, чтобы душу растравить. «Ага, урожай! Опять небывалый,

перейти в каталог файлов