Глядя в окно. Сергей могилевцев глядя в окно комедия Лилиа н. Вероник а. Сцена первая
 Скачать 304 Kb.
| Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |
| СЕРГЕЙ МОГИЛЕВЦЕВ ГЛЯДЯ В ОКНО комедия Л и л и а н. В е р о н и к а. СЦЕНА ПЕРВАЯ Пустая комната. Слева дверь, справа окно. В е р о н и к а (глядя в окно). Сегодня облака совершенно другие, и не похожи на те, что были вчера. Они висят над этой горой, как снежная шапка над вершиной Килиманджаро. Л и л и а н. Снежная шапка Килиманджаро, к сожалению, уже растаяла, ее уже нет, и никогда больше не будет. Хорошо, что Хэмингуэй успел написать о ней свой знаменитый роман. Теперь новому классику придется искать для своего романа новую гору, а о Килиманджаро с ее ледниками и снегами придется забыть. В е р о н и к а. Как жалко, я так люблю Хэмингуэя. А отчего растаяли эти снега? Л и л и а н. Снега Килиманджаро? От глобального потепления климата. Слишком много сжигают нефти, газа и прочей дряни, вызывающей парниковый эффект. Температура на земле поднимается, и скоро не то, что снега Килиманджаро, а и снега Эвереста растают, не оставив сюжета для новых писателей. Возможно, литература вообще умрет, ибо пишущим людям нечем будет вдохновляться, создавая новый гениальный роман. Ведь, согласись, нелепо и невозможно вдохновляться нефтяными лужами, бензоколонками и выжженной пустыней, которая когда-то была на месте цветущих садов! В е р о н и к а. В выжженной пустыне тоже есть свою прелесть, эта тема скорее для фантастических романов, которые тоже имеют своих читателей. И, кроме того, ты сам когда-то писал фантастику. Л и л и а н (недовольно). Ты же знаешь, я уже не пишу фантастику, это был всего лишь этап в моей литературной карьере. Я был молодым и начинающим литератором, и не знал, что нужно, как Хэмингуэй, задирать голову вверх, и описывать запредельные вещи, вот и писал про всякую дрянь. В е р о н и к а. Хэмингуэй не только задирал голову вверх, и писал о запредельных вещах. Он с не меньшим успехом писал и о приземленных вещах, например, о корриде. Л и л и а н. Коррида – это не приземленная вещь, она не менее возвышенна, чем снега Килиманджаро. В е р о н и к а. Он еще описывал секс. Л и л и а н. Он не описывал секс, а писал о сексе, это совсем разные вещи. И, кроме того, секс вовсе не приземленная вещь, все дело в том, как его описывать. Секс лежит в основе всех достижений, совершенных человечеством на протяжении всей его истории, великие империи воздвигались и падали от чьего-либо желания и вожделения. Троянские и иные войны, а также литература, посвященные им, целиком замешены на сексе. Так что, дорогая, это вовсе не приземлено, а необыкновенно возвышенно! В е р о н и к а. Как эта рогатая гора за окном? Л и л и а н. Да. Как эта рогатая гора за окном. В е р о н и к а. Интересно, а как она называется? Л и л и а н. Ты же знаешь, нам не у кого спросить об этом. Лично я называю ее Фуной. В е р о н и к а. Что значит Фуна? Л и л и а н. Фуна – это значит курящаяся, или дымящаяся, древние любили давать такие названия горам и вулканам. В е р о н и к а. Но эта гора не вулкан, она не взорвется в одно прекрасное утро? Л и л и а н. Нет, не думаю, она только лишь постоянно меняет свой цвет и свою форму, это очень изменчивая гора. В е р о н и к а. Все дело в облаках, она меняет свою форму и свой цвет из-за облаков. Л и л и а н. Да, все дело в облаках, они никогда не стоят на месте, и постоянно в движении, то закрывая ее рогатую вершину, то меняя очертания и цвет этой странной горы. В е р о н и к а. Да, очень странная гора эта Фуна, а еще более странно то, что в окне кроме нее больше ничего нет. Ни городов, ни селений, ни виноградников на склоне холмов. Л и л и а н (возражая). Нет, ты не права, кое-какие виноградники на склонах горы в ясный день все же просматриваются. Мне кажется, что там есть плантации и еще каких-то культур. Например, лаванды, или табака. В очень солнечные и прозрачные дни их определенно можно увидеть. В е р о н и к а. Это все игра воображения, и не больше. У тебя, как у писателя, разыгрывается воображение, и ты представляешь себе все эти плантации винограда, лаванды и табака; однако, уверяю тебя, в действительности их вовсе нет, и это все тебе просто кажется. Л и л и а н. Но в очень жаркие дни со стороны этой горы явно дует ветер, настоянный на запахах лаванды и табака. Я не могу ошибиться, я ведь сам когда-то курил, и в одном из отелей, в котором я останавливался в молодости, простыни пересыпали сушеной лавандой. В е р о н и к а. Но теперь ты не куришь. Л и л и а н. Да, теперь я не курю. В е р о н и к а. И все запахи, которые приносит к тебе ветер – это всего лишь иллюзия, созданная твоим воображением. Л и л и а н. Да, возможно, но все же, согласись, лучше жить в иллюзии и, считая, что на склонах Фуны есть какая-то жизнь, чем торчать в этих четырех стенах, и не иметь возможности покинуть их. В е р о н и к а (соглашаясь). Да, конечно, это гораздо лучше. СЦЕНА ВТОРАЯ То же помещение. В е р о н и к а (заходя в комнату). Ты все сидишь, и смотришь в окно? Л и л и а н. А ты все куда-то уходишь? В е р о н и к а (резонно). Я ходила в город за покупками. Я всегда хожу в город за покупками, а ты вечно сидишь у окна. Так было везде: и в этом маленьком городке под Москвой, где ты писал очередной свой роман, и в самой Москве, когда мы были студентами, и жили на улице Радужной, а ты сочинял свои фантастические рассказы, ну а я ходила по магазинам, стараясь что-то достать. Потому что времена были трудные, и достать что-либо было практически невозможно. Л и л и а н (не отрывая глаз от окна). Ты еще вспомни о царе Горохе, и о тех временах, когда земля была юной и теплой, только что созданной из пыли небесной, и Господь оглядывал ее, удовлетворенно потирая руки, и собираясь почить от своих тяжких трудов. В е р о н и к а (так же резонно). Я вспоминаю то, что было, и мне не надо придумывать лишнего. Ты вечно сидишь у окна, и вечно молчишь, или сочиняешь свой очередной роман. А я вечно отправляюсь за покупками, в надежде отыскать что-либо съестное, не взирая на то, Москва ли это, или заброшенный городишко у подножия этой рогатой горы, покрытой не то виноградниками, не то плантациями лаванды и табака, и от которой ты не можешь отвести свой взгляд, словно она околдовала тебя. Л и л и а н (не отрывая взгляда от окна). А она и так околдовала меня. Мне кажется, это не гора, а женщина, моя любовница, и я стремлюсь припасть к ее гранитной груди, чтобы слиться с ней в этом вечном экстазе, в этой музыке облаков, каменных хаосов, и покрытой облаками рогатой вершины, выше которой нет ничего, если, конечно, не брать во внимание вечность. В е р о н и к а. У тебя слишком разыгралось воображение. Л и л и а н. Ты же знаешь, оно у меня разыгрывалось всегда, независимо от того, в каких бы городах мы ни жили с тобой. Будь то Москва, или города в центре России, а быть может и этот несуществующий город, в котором мы сейчас обитаем. Тебе не кажется, что мы уже жили когда-то в нем? В е р о н и к а. В маленьком городе под сенью рогатой горы? Возвышающейся над Виноградниками, плантациями лаванды и табака? А рядом плескалось теплое южное море, и по временам то я, то ты уезжали отсюда, а потом писали друг другу отчаянные послания, в которых было столько сумбурного и неясного, что каждый, кто их случайно увидит, может подумать, что мы сумасшедшие? Л и л и а н. Да, все правильно, в маленьком городке у склона рогатой горы, в городке, дома которого покрыты красными крышами, а люди сумрачны, и недовольны газетами, и вообще всем на свете, потому что жить под сенью рогатой горы - это все равно, что жить в преисподней? В е р о н и к а. Да, да, я вспоминаю, мы действительно жили когда-то под сенью этой горы, и ты мне писал о здешних ужасных нравах, о том, что писатель в этом городе непременно должен быть изгоем и отщепенцем. Что люди здесь злы и трусливы, что здесь процветают доносы и тунеядство, и что ты задыхаешься в этом царстве фарисейства и лжи, и стремишься вырваться из него, а тебя опутывают лианы обязательств и клятв, которые ты давал неизвестно кому и неизвестно зачем, и ты не можешь эти клятвы нарушить? Л и л и а н (кричит). Да, правильно, правильно, я вспомнил, мы уже жили когда-то в этом страшном городе у склона рогатой горы. Мы постоянно разлетались в разные стороны, и я слал тебе отсюда отчаянные послания, сравнивая этот город со спуском в адские бездны, и на полном серьезе доказывал, что именно здесь и находится вход в преисподню. В е р о н и к а. Тебе просто было очень плохо в тот период твоей писательской жизни. Л и л и а н. В тот период своей писательской жизни я написал так много, как никогда раньше. Знаешь, существуя по соседству с адом, и сидя на краешке адской пропасти, рискуя в любой момент свалиться вниз, становишься совсем другим человеком. В е р о н и к а. Так значит, это было здесь, именно в этом городе? Л и л и а н. Да, это было здесь, но только когда, вот в чем вопрос? В е р о н и к а (безразлично). Какая разница, когда это было? Л и л и а н (возражая). Нет, ты не права, это имеет большое значение! В е р о н и к а (так же безразлично). Мы сменили с тобой столько городов и столько стран, что одним городом больше, одним меньше – это не имеет уже большого значения. Мы с тобой наказаны городами, которые мелькают в нашей жизни, как калейдоскоп, взятый из географического справочника, который листает неизвестно кто и неизвестно с какой целью. Быть может, здесь действительно находится спуск в преисподню, о которой ты говорил, и мы связаны с этим местом навечно; как преступники, приговоренные к вечной казни. Л и л и а н. Мы связаны не только с ним, но и друг с другом. Мы тоже прикованы друг к другу навечно. И разойтись нам уже невозможно. Л и л и а н (тихо). Я ненавижу тебя. В е р о н и к а (так же безразлично, как раньше). И это тоже не имеет значения. Нам невозможно разойтись в разные стороны, какие бы города и какие бы горы не маячили у нас за окном. Л и л и а н (кричит). Но почему, почему? В е р о н и к а (глядя в окно). Посмотри на облака за окном – они опять изменили свою форму. Теперь в этом есть что-то библейское – они похожи на огромную молочную реку, стекаю вниз прямо с небес. А рогатая гора стала островом, стоящим посреди молочного океана. Л и л и а н (заинтересованно). Правда, дай-ка я посмотрю! (Смотрит в окно.) СЦЕНА ТРЕТЬЯ То же. Л и л и а н, потом В е р о н и к а. Л и л и а н (не оборачиваясь). Облака опять поменяли свою форму. Теперь это не молочная река жизни, а скорее река смерти. Смотри, какие зловещие очертания приняла эта гора, она как будто угрожает нам страшным возмездием, и мы вынуждены смотреть на нее, не отрывая своих глаз! В е р о н и к а (равнодушно). Кто тебя заставляет смотреть на нее? Л и л и а н (резонно). Ты же знаешь, я не могу не смотреть на нее; я не могу не смотреть в окно, в каком бы городе мы ни жили с тобой. Я вечно смотрю в окно, а ты вечно уходишь куда-то. Ты опять где-то была? В е р о н и к а. Я ходила в город за продуктами. Л и л и а н (оглядываясь на нее). А где же они? В е р о н и к а (беспечно). Не знаю, наверное, оставила на кухне. Л и л и а н. А где она, кухня? В е р о н и к а. Возможно там, за дверью. (Показывает на дверь.) Л и л и а н. А ты в этом уверена? В е р о н и к а. Конечно, ведь я же должна была где-то оставить их. Я положила их в холодильник. Л и л и а н (подходит к двери, и пытается открыть ее). Не открывается. В е р о н и к а. Попробуй сильнее. Л и л и а н. Я пробую из последних сил. (Дергает ручку на себя.) В е р о н и к а. Быть может, ее кто-нибудь закрыл с той стороны? Л и л и а н. Кто ее мог закрыть с той стороны, ведь в этом доме нет никого, кроме нас! Я даже не знаю, сколько комнат в этом доме, и можно ли его вообще назвать домом. Здесь есть лишь одна комната, и это окно, а в нем гора, которая постоянно меняет свои цвет и форму. Только лишь гора, и больше ничего, понимаешь – ничего! В е р о н и к а (глядя на него). Есть еще мы. Л и л и а н (кричит). Да, черт побери, есть еще мы, и этого, кажется, достаточно, чтобы сойти с ума! Ты и я. Я и ты. И опять ты и я. С какого бы конца не считать, все равно ты и я, и больше никого, как бы ни загибать пальцы на наших с тобой руках! В е р о н и к а . Есть еще это окно, и за ним город, откуда я только что возвратилась. Л и л и а н (скептически). А ты уверена в этом? В е р о н и к а. Конечно. Ведь я принесла оттуда продукты! Л и л и а н. А зачем они нам? В е р о н и к а. Чтобы готовить еду. Л и л и а н. А ты хочешь есть? В е р о н и к а. Нет. Л и л и а н. И я тоже нет. Мы никогда с тобой не хотим есть, потому что нам это не нужно. Нет никакого города и никаких продуктов, которые ты там купила. Нет самого города, и этого дома на склоне холма с видом на рогатую гору. Нет ничего, кроме этой комнаты, и нас двоих, прикованных друг к другу, как каторжники, и вынужденных имитировать какую-то жизнь, которая давно уже кончилась! В е р о н и к а. Я не понимаю тебя. Л и л и а н (кричит). Конечно, ведь если ты поймешь меня, если ты согласишься со мной, ты просто сойдешь с ума от абсурда всего, что здесь происходит! В е р о н и к а (успокаивая его). У нас с тобой постоянно что-то происходит, и тем не менее, слава Богу, мы живы пока. Не волнуйся, и не выдумывай того, чего нет, а лучше опять взгляни в это окно: видишь, облака опять стали другими, они теперь похожи на маленьких белых барашков, спускающихся с вершины рогатой горы. Как стадо, которое ведет старый пастух, одетый в большую лохматую шапку. Л и л и а н (заинтересованно). Да, ты права, это действительно напоминает стадо, спускающееся в долину в высоких пастбищ. Надо бы как-нибудь подняться на эту гору, и осмотреть все поблизости, а не из этого окна, из которого почти ничего не видно. В е р о н и к а(обнимая его сзади). Конечно, милый, мы обязательно сделаем это завтра! Обнявшись, смотрят в окно. СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ То же, Л и л и а н, В е р о н и к а. В е р о н и к а. Опять что-то новое? Л и л и а н. Да, эта гора никогда не остается в покое. Она все время меняется, как будто парит среди облаков. Как странно, ты спросила про что-то новое, и я сразу понял, что речь идет об этих облаках и этой рогатой горе. В е р о н и к а. Потому что здесь ничего больше нет. Только это окно, а в нем облака и гора, которые заменили нам всю остальную жизнь. Л и л и а н. А ведь когда-то все было иначе. В е р о н и к а. Да, когда-то все было иначе. Л и л и а н. В другой жизни. В е р о н и к а. Здесь тоже жизнь. Л и л и а н. Здесь нет жизни. Здесь жизнь иллюзий, которые управляют нашим сознанием, и создают впечатление, что мы еще живы. В е р о н и к а. А разве мы с тобой не живем? Смотри, я дотрагиваюсь до тебя (пытается дотронуться до него, и не замечает, что ее рука всего лишь скользит по воздуху), и моя рука ощущает упругость твоей кожи. Можешь сам дотронуться до меня (берет его руку, и кладет себе на воображаемую ладонь ), - это мой пульс: чувствуешь, как трепещет во мне каждая жилка, как кровь разливается по моим венам, и делает меня теплой, а вовсе не холодной и мертвой, такой, какой и положено быть живой женщине? Мы оба с тобой живы, понимаешь – живы! и это самое главное! Л и л и а н (кричит). Да как ты не понимаешь, что это всего лишь иллюзия, и не больше, иллюзия жизни, которая существует за гранью смерти, и которая обманывает нас, заставляя жить ложной надеждой. Наше существование свелось к этой комнате и этому окну, глядя в которое, мы считаем, что впереди нас еще что-то ждет. Но впереди нас ждут бесконечные дни и годы, сливающиеся в бесконечные столетья, которые в совокупности и составляют то, что называется вечностью. Наше прошлое ушло безвозвратно, и мы не можем вернуть его за все сокровища мира. В е р о н и к а (смотрит ему в глаза). А ты хотел бы вернуть наше прошлое? Л и л и а н (кричит). Да, черт возьми, да! В е р о н и к а (все так же пристально глядя ему в глаза). Какой-нибудь миг из нашей прошедшей жизни? Л и л и а н. Да, какой-нибудь миг из нашей прошедшей жизни, абсолютно любой, тот миг из той прошлой жизни, когда мы были счастливы, как, очевидно, не был еще никто в этом мире. В е р о н и к а. Хорошо, давай вспомним этот счастливый миг из нашего прошлого, когда мы были счастливы, как, очевидно, не был еще счастлив никто. Ты помнишь Москву, помнишь высотку на Юго – Западе, в которой мы снимали квартиру, помнишь наши учебники и конспекты, разбросанные по разным углам, все эти институтские учебники и конспекты, которые составляли большую часть наших вещей, если, конечно, не считать большую кровать, которая, впрочем, была не наша, а принадлежала хозяевам, сдавшим нам это уютное гнездышко? Л и л и а н (сразу преобразившись). Да, помню, помню, и еще фотографии, множество свадебных фотографий, которые мы наклеивали в альбом простым канцелярским клеем, совершенно не зная, что этого нельзя делать, отчего они через несколько лет покрылись желтыми пятнами, - отвратительными желтыми пятнами, похожими на трупные пятна, - но нам тогда было не до этого, ибо мы жили в иллюзии, не думая о завтрашнем дне. В е р о н и к а. Да, мы тогда совершенно не думали о завтрашнем дне, потому что наш медовый месяц, начавшись так внезапно, длился уже более года, и нам казалось, что ему не будет конца. Л и л и а н. Да, нам казалось, что ему не будет конца, потому что ты ждала меня в нашем уютном гнездышке, а я уходил вечером на работу, возвращаясь только под утро, и мы шли с тобой в институт, или, презрев все на свете, забирались в постель, и не вылезали из нее почти до самого вечера. В е р о н и к а. А вечером мы клеили в альбом наши свадебные фотографии, а также фотографии, оставшиеся у нас от твоей и моей прошлой жизни, и совершенно не думали, что они через несколько лет покроются трупными пятнами. Л и л и а н. Да, трупными пятнами, потому что твоя прошлая жизнь, на которую я до времени закрывал глаза, была пропитана тлетворным душком, она была пропитана тлетворным ядом разврата и подлости, на которые я до времени закрывал глаза, ослепленный, как все влюбленные, внезапно свалившимся на меня счастьем. В е р о н и к а. Да, моя прошлая жизнь была пропитана душком разврата и подлости, но ты, женившись на мне, перечеркнул этот разврат и эту подлость. Ты, как Христос, взял на себя все мои былые грехи, ты очистил меня от грязи и мерзости моей прошлой жизни, и этим спас меня, а заодно и себя, ибо ты тоже запутался к этому времени в достаточном количестве неразрешенных проблем. Л и л и а н. Да, я тоже запутался к этому времени в достаточном количестве неразрешенных проблем, и женитьба на тебе была для меня настоящим спасением, какой бы ты ни была со всем грузом твой прошлой жизни. В е р о н и к а. Да, а когда потом туман твоих иллюзий рассеялся, и ты увидел, какой я была до этого, и какой я стала сейчас, ты ужаснулся. И стал думать, что совершил ужаснейшую в жизни ошибку. Л и л и а н. Да, я наконец-то очнулся, через год или полтора после нашей с тобой женитьбы. Когда у нас уже было много совместных воспоминаний и принадлежащих нам обоим фотографий, и пока мы не поменяли уже не одну комнату и квартиру в Москве, добравшись наконец до этого уютного гнездышка на Юго – Западе, расположенного на четырнадцатом этаже похожей на башню высотки. В е р о н и к а. Ты очнулся, и понял, что женился на шлюхе, на непотребной девке из подворотни, о которой тебе в институте прожужжали все уши твои друзья, успевшие переспать с этой девкой множество раз, - ты наконец-то очнулся, и решил, что жить с этой шлюхой больше не сможешь. Л и л и а н. Да, очнулся, и понял, что надо что-то менять. В е р о н и к а. Ты решил, что твои моральные принципы, твои поиски гармонии и красоты, – а ты в это время, помнится, активно искал гармонию и красоту, обнаружив ее прежде всего во мне, - ты наконец-то решил, что непотребная девка не может быть твоей спутницей жизни. Л и л и а н. Да, я очнулся, я пришел в себя, как приходят в себя все наивные и мечтательные юнцы, у которых пелена в конце концов спадет с их юных и неопытных глаз, и они понимают, что совершили непростительную ошибку, поддавшись искушению, сопротивляться которому было практически невозможно. Да, я наконец-то прозрел, шоры упали с моих глаз, и я понял, что мои высокие принципы, принципы человека, ищущего гармонию и красоту, не позволяют мне делить ложе со шлюхой! Что же в этом противоестественного и непонятного, объясни мне, если сможешь? В е р о н и к а. Да, в этом нет ничего противоестественного и непонятного, кроме того, что я к этому времени была вынуждена уйти в академический отпуск, и имела уже большой круглый живот, а ты продолжал спокойно учиться, а также заниматься своими поисками гармонии и красоты, которые сводили меня с ума не меньше, чем тебя моя прошлая непотребная жизнь. Л и л и а н. Я работал по ночам, а днем продолжал учиться, я приносил в дом деньги, а ты сидела целыми днями в глубине комнаты на кровати, и вязала свои бесконечные чепчики и распашонки, которым уже не было счета, и которые сводили меня с ума не меньше, чем весь твой подурневший вид и твое прошлое, от которого уже никуда нельзя было уйти! В е р о н и к а. Ты еще можешь прибавить к этому, что для того, чтобы уйти в академический отпуск, мне пришлось симулировать душевную болезнь, потому что в ту эпоху и в той стране, где мы с тобой тогда жили, это был самый верный способ получить долгожданный отпуск длиной в целый год. Я стала официальной шизофреничкой, хотя на самом деле была абсолютно нормальной, и ты возненавидел меня еще больше, считая, что женился на сумасшедшей. Л и л и а н. Зарабатывая свой академический отпуск, ты три месяца провела в психиатрической больнице на окраине Москвы, и уже тогда стала вязать эти бессмысленные чепчики и распашонки, от которых я становился еще большим сумасшедшим, как те психи, что ходили мимо нас с тобой по желтым, посыпанным песком дорожкам, заботливо поддерживаемые под руки строгими санитарами. В е р о н и к а. Да я уже тогда, вынужденно находясь в психиатрической лечебнице, - помнишь, это было в Тушино, и ты приезжал ко мне на трамвае, каждый раз с ужасом глядя на мои выпавшие от лекарств ресницы и мою обритую наголо голову, - я уже тогда начала вязать эти детские вещи, потому что была беременна, и еще потому, что должна была чем-то занять себя, потому что в противном случае могла свихнуться от ужаса того, что меня окружало. Л и л и а н. Ты и так свихнулась, точнее, ты была сумасшедшей еще до этого, возможно, с самого рождения, а лечебница всего лишь выявила то, что жило в тебе с самого начала. Я беседовал с врачом, и он мне все объяснил. В е р о н и к а. Он не мог тебе ничего объяснить, потому что сам давно уже свихнулся, и был просто обыкновенным садистом, ставящим эксперименты над зависящими от него людьми. Таких подонков, готовых залечить до смерти кого угодно и поставить всем диагноз «шизофрения», было вокруг великое множество. Ты знаешь, что он пытался меня изнасиловать, а когда у него это не получилось, объявил, что я никогда не стану нормальной. Л и л и а н. Не выдумывай того, чего не было, он поставил диагноз, который соответствовал действительности! В е р о н и к а. Этот диагноз позволил мне получить академический отпуск, хотя это и было оплачено справкой с диагнозом «шизофрения», а также абортом, который меня заставили сделать. Л и л и а н. Психи не имеют право иметь детей. В е р о н и к а. Ты не меньший псих, чем я, особенно если учесть твои поиски гармонии и красоты. Помнится, наша лечебница в Тушино была переполнена такими субъектами! Л и л и а н. Да, я помню эти страшные летние месяцы, эту яркую московскую зелень, и этот трамвай в Тушино, к воротам твоей лечебницы, от которых вели в разные стороны посыпанные желтым песком дорожки, кончавшиеся, как казалось мне, адскими пропастями. Я помню эту яркую московскую зелень, насыщенную, кажется, миазмами адской бездны, от которой мне самому хотелось или сойти с ума, или немедленно покончить с собой. К счастью, я стоически перенес все, и остался жив, не смотря на соблазны и голоса, шептавшие мне в ухо о сладости смерти. В е р о н и к а (устало). Мы оба с тобой пережили эти ужасы. Л и л и а н. Да, мы оба с тобой перенесли все эти ужасы, но они вернулись к нам снова, - там, на Юго – Западе Москвы, в высотке, похожей на огромную Вавилонскую башню, - когда ты вдруг стала пугать меня, что выбросишься в окно, если я не перестану искать свою гармонию и красоту. В е р о н и к а. Твои поиски сводили меня с ума! Л и л и а н. Твои угрозы выброситься с четырнадцатого этажа, этот твой бесконечный и ежедневный шантаж покончить с собой совершенно изуродовали мою психику. Я стал таким же сумасшедшим, как ты, и был близок к тому, чтобы самому отправиться в Тушино на освободившуюся после тебя койку. В е р о н и к а. Просто ты стал равным мне, лечебница в Тушино уравняла нас в правах, и ты больше не имел права презрительно думать о моей прошлой жизни! Л и л и а н. Безумная, ты положила конец всем моим мечтам и планам на будущее! В е р о н и к а. Да, безусловно, благодаря мне вся твоя жизнь стала другой! Л и л и а н. Благодаря тебе я был подстрелен на взлете, и впереди меня не ждало ничего, кроме бесконечной серии ужасов и катастроф, которым, казалось, не было видно конца! В е р о н и к а. И в такое кошмарное прошлое ты хочешь вернуться отсюда? Л и л и а н (кричит). Да, то есть нет, то есть я сейчас убью тебя, я сейчас сделаю то, что не удалось мне сделать до этого, хоть я много раз и думал о таком неизбежном конце! Набрасывается на В е р о н и к у, и душит ее. Через некоторое время останавливается, и отступает на шаг назад. В е р о н и к а (насмешливо). Что, милый, не получилось? И не получится, можешь не надеяться на это! Мы связаны с тобой навечно, понимаешь – н а в е ч н о! – и нашу с тобой связь не может разъединить ничто, даже смерть. Она длиннее, чем жизнь, и продолжается в вечности бессчетное количество раз, повторяясь во всех тех ситуациях, во всех тех комнатах и квартирах, которые мы снимали в высотках, похожих на Вавилонские башни, в бесчисленных городах и весях России. Л и л и а н (отчаянно). Будь проклято оно, наше прошлое! В е р о н и к а (насмешливо). Но почему же, ведь ты о нем так мечтал! Л и л и а н (кричит). Нет, больше никаких мечтаний, больше никакой сочной тушинской травы, пропитанной миазмами яркого летнего дня, никаких трамваев, подъезжающих к воротам лечебницы, над входом в которую висит надпись: «Оставь надежду всяк сюда входящий!» Больше никаких воспоминаний, похожих на ад, от которых действительно хочется выброситься из окна, потому что они так страшны, как все вместе взятые круги преисподней. Пусть уж лучше останется эта комната, и это окно, глядя в которое ты понимаешь, что настоящий ад – это там, снаружи, а здесь – спокойствие и умиротворение, дарованные тебе высшим и благостным существом неизвестно за какие заслуги, ибо в прошлом у тебя нет ничего, кроме страшных ошибок и страшных грехов, от которых не может освободить даже смерть. В е р о н и к а. Да, милый, пусть уж лучше останется эта комната, а все, что вовне ее, оставь другим; тем, кто еще живет в иллюзии, что ад – это где-то там, в подземельях, завтра, за поворотом, хотя на самом деле ад – это сейчас и сегодня. Л и л и а н. Да, пусть уж лучше останется эта комната, дарованная нам неизвестно за что из очень большой милости. В е р о н и к а (после паузы). Кстати, ты не посмотришь в окно – гора опять стала совершенно другой, и эти облака, они теперь напоминают живые картины, словно кто-то там, в вышине, разыгрывает перед нами волшебный спектакль. Л и л и а н (после паузы). Правда? Поворачивает голову, и вместе с В е р о н и к о й смотрит в окно.  перейти в каталог файлов | Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |