Буковский В. - И возвращается ветер... (Биографии и мемуары) - 2007. Владимир, шобя фотография на обложке Natalia Pohla

ВЛАДИМИР,
ШОБЯ

Фотография на обложке —
Natalia Pohla
Буковский В.
Б 90 И возвращается ветер... / Владимир Буковский. — М . : «За­
харов», 2007. — 400 с. : ил. — (Биографии и мемуары).
ISBN 978-5-8159-0749-2
«И возвращается ветер...» — книга воспоминаний одного из самых известных советских диссидентов Владимира Буков­
ского. Ученый, писатель и общественный деятель провел в спец­
больницах, тюрьмах и лагерях больше десяти лет. В 1976 году советские власти обменяли его на лидера чилийских коммуни­
стов Луиса Корвалана, и с тех пор он живет в Кембридже,
Англия.
На предстоящих президентских выборах Владимир Буков­
ский выдвинут от демократической оппозиции кандидатом на пост президента России.
УДК 882-94
ТБК 105
© В.К.Буковский, 1978, 2007
© «Захаров», 2007

От автора
Книга не принадлежит автору, а, выйдя из его рук, живет своей судьбою, от автора не зависящей. Мы лишь запускаем ее в мир, как бумажный кораблик по весеннему ручейку, а уж к ка­
ким берегам его прибьет, где он застрянет, где проскочит — того нам не угадать.
Приключения начались уже с названия. Первоначальный ва­
риант — «И возвращается ветер...» — подсказал мой старый сола­
герник, а тогда обитатель Земли Пророков, Иосиф Мешенер. Од­
нако, кроме Франции и Италии, этот вариант нигде не прижился.
Особенно упорно спорили английские и американские издатели: в их странах, видите ли, никто Книги Екклесиаста не знает. Так появилось новое название — «То Build a Castle» («Построить за­
мок»), — подсказанное Татьяной Максимовной Литвиновой.
Немцам же не понравились оба варианта, и они придумали свое, этакое длиннющее немецкое словечко, в переводе означа­
ющее «Тот-самый-ветер-который-дует-с-гор-когда-на-реках-лома- ется-лед». Голландцы и того хуже, ни слова мне не сказав, попы­
тались объединить оба символа, и получился у них не то замок под ветром, не то ветер под замком. Ну, а что там насочиняли японцы, я, видимо, никогда не узнаю.
Так и поплыл мой кораблик, меняя на ходу флаги. В одних странах его встречали бурно, в других он прошел незаметно, и я наконец потерял его из виду, как вдруг он объявился в Польше, в самый разгар военного положения, или, как тогда говорили,
«Польско-Ярузельской войны». Издатели, подпольная еще в то время «Солидарность», прислали мне в подарок несколько ко­
пий, поразивших меня завидным качеством их подпольной печа­
ти. И даже теперь, четверть века спустя, когда я попадаю в Польшу, неизменно подходят пожилые уже теперь люди, просят надписать эти пожелтевшие, истертые книжки.
Проникнув же за железный занавес, закрутился кораблик по бурным водам Восточной Европы. То там мелькнет, то тут про­
скочит, уследить невозможно. Добрался и до России, успев как раз ко времени крушения советского режима. Помню, тогда меня немало беспокоило то, что в книге я назвал много имен и стука­
чей, и наседок, и следователей, да и просто людей сломавшихся.
Подумал даже, не попросить ли редакцию заменить эти имена буквами. Наверняка, думал я, найдутся ведь теперь такие «мсти­
тели», что и разыщут, и обличат, и до детей их докопаются. Меньше

6
Владимир Буковский
всего мне хотелось, чтобы моя книга только добавила ненависти в стране, где уже и так накопились ее многие мегатонны. Не затем я писал ее, чтобы кого-то обличать и требовать к ответу.
Это ведь не обвинение, а свидетельство, причем свидетель­
ство того, что в конечном счете все зависит от нас самих, ибо человек всегда свободен, всегда у него есть выбор и, стало быть, всегда он несет ответственность за происходящее. А уж коли со­
творилось в нашей стране такое чудовищное зло, на каждом из нас есть крупица вины. Больше ли, меньше ли — кто это взвесит?
В этом и была, если хотите, философская суть нашего движе­
ния, наша программа. И что бы ни говорили в свое время многие мои друзья, коим не терпелось объявить наступившие в стране перемены нашей победой, программа эта осталась невыполнен­
ной. Общество не пошло за нами, не осознало ни своей свободы, ни своей ответственности, а получивши гласность сверху, в каче­
стве подарка, так и не знало, на что бы такое употребить ее. Про- мучавшись так с десяток лет, сами же и выбрали себе в правители привычных старых палачей, сразу избавившись ото всех трудных вопросов.
Но каким же ветром несет теперь мой кораблик опять в Рос­
сию? К добру ли, к худу ли? Кому и зачем в этой, казалось бы, уже обреченной стране нужно теперь мое свидетельство о свобо­
де? Конечно, коль скоро в стране возрождается тирания, люди вновь задаются вопросом, что бы ей можно противопоставить. Вот только готово ли общество — в большинстве своем отвергшее наши решения и тридцать, и двадцать, и десять лет назад, — принять их сейчас? Неужели теперь, на пороге гибели страны, произойдет чудо, и возникнет из хаоса новое племя бунтарей, которые сделают то, на что их трусливым отцам духу не хвати­
ло, — покончат с остатками тоталитарного режима, превратив­
шегося в мафию, отстранят поколения, испорченные десятиле­
тиями рабства, и начнут строить новое общество? Увы, трудно в это поверить.
Впрочем, разве мы когда-нибудь рассчитывали на победу? Да нет, мы просто выполняли свой долг. Несчастна страна, где про­
стая честность воспринимается в лучшем случае как героизм, в худшем — как психическое расстройство. В такой стране земля не родит хлеба. Горе тому народу, в котором иссякло чувство досто­
инства. Дети его родятся уродами. И если не найдется в той стра­
не, у того народа хотя бы горстки людей, да хоть бы и одного, чтобы взять на себя их общий грех, никогда уже не вернется ветер на круги своя.
По крайней мере, я так понимал свой долг и потому ни о чем не жалею.
Владимир Буковский,
сентябрь 2007 г.

Говорят, если внезапно поднять водолаза с большой глуби­
ны на поверхность, он может умереть или, во всяком случае,
заболеть такой болезнью, когда кровь кипит в жилах, а все­
го точно разрывает изнутри. Нечто подобное случилось со
мной темным декабрьским утром во Владимире.
Начинался обычный тюремный день, очередной в беско­
нечной веренице однообразных тюремных будней. В шесть
часов, как водится, с хриплым криком прошел надзиратель
вдоль камер, колотя ключами в дверь: «Падъ-ем! Падъ-ем!
Падъ-ем!» В серых сумерках камер зашевелились зэки, нехотя
вылезая из своих мешков, выпутываясь из наверченных одеял,
бушлатов, курток. Провались ты со своим подъемом!
Заорал репродуктор. Раскатисто и торжественно, слов­
но на параде на Красной площади, заиграл Гимн Советского
Союза. Холера его заешь, опять забыли выключить с вечера.
«Говорит Москва! Доброе утро, товарищи! Утреннюю гим­
настику начинаем с ходьбы на месте». Черт, поскорее вы­
ключить! Каждый день в этой стране начинается с ходьбы
на месте.
Зимнее смурное утро и на воле-то приходит, точно с по­
хмелья, а в тюрьме и подавно нет более паскудного времени.
Жить не хочется, а этот день впереди — как проклятье.
Недаром поется в старой арестантской песне:
Проснешься утром, город еще спит.
Не спит тюрьма — она давно проснулась.
А сердце бедное так заболит,
Как будто к сердцу пламя прикоснулось.
По заснеженному двору от кухни прогрохотал «тюрьмо-
ход» — тележка с бачками, повезли на разные корпуса за­
втрак. Слышно, как их разгружают внизу и волокут по эта­
жам, грохоча об пол. Хлопают кормушки, гремят миски, круж­
ки. Овсяная каша, хоть и жидкая, но горячая. Кипяток же и
подавно хороший малый, старый приятель. Где-то уже сце­
пились, матерятся — недодали им каши, что ли? Стучат об

8
Владимир Буковский
дверь мисками. Поздно, зазевались — завтрак с лязгом и гро­
хотом, словно битва, прокатился дальше по коридору в дру­
гой конец. Кто теперь проверит, кто докажет, дали вам
каши или нет? Совать надо было миску, пока кормушка от­
крыта.
Обычно по утрам, после завтрака, повторял я английские
слова, выписанные накануне. Два раза в день повторял — утром
и перед отбоем. Это вместо гимнастики, вместо ходьбы на
месте, чтобы расшевелить сонные мозги. Потом, уже днем,
брался за что посложнее. Только что устроился я на койке со
своими словами, поджав под себя ноги, как открылась кор­
мушка: «Десятая! Соберитесь все с вещами!» Этого-то нам
и не хватало, начался проклятый денечек. Собирайся, да
тащись, да устраивайся на новом месте — пропал день для
занятий. Куда бы это, однако? Никогда эти бесы не ска­
жут, вечная таинственность.
— Эй, начальник, начальник! Матрасовки брать? А мат­
рацы? А посуду? — Это уже наша разведка. Если матрацы
брать — значит, на этом корпусе куда-то. Если не брать —
значит, на другой, а куда? Если матрасовки брать — зна­
чит, на первый или на третий: на втором свои дают и посу­
ду тоже.
— Все забирайте с собой, — говорит неопределенно на­
чальник, туману напускает. Братцы, куда же это нас ? Мо­
жет, в карцер или на работу опять, на первый корпус? Опять,
значит, в отказ пойдем, поволокут на строгий режим, на
пониженную маржу. А может, просто шмон? Это вот не
дай Бог, это хуже всего. Книжки у меня распиханы по всей
камере на случай шмона, всякие запрещенные вещицы — но­
жичек, несколько лезвий, шильце самодельное. Все сейчас за­
метут.
И заметались все! У каждого же своя заначка, своя забо­
та. Скорее в бушлат, в вату засунуть — может, не найдут.
В сапог тоже можно — да нет, стали последнее время сапо­
ги брать на рентген. Человек не допросится на этот рент­
ген, а сапоги — пожалуйста. Батюшки, сапоги! Я же их в
ремонт сдал.
— Начальник! Звони насчет сапогов — в ремонте у меня
сапоги. Без сапог не пойду, начальник!
Я этого ремонта два месяца добивался, жалобы писал,
требовал, бился, только взяли — и на тебе! Вернуть бы жи-

И возвращается ветер...
9
выми, не до ремонта теперь, все к черту полетело. Хорошо,
хоть позавтракать успели — к обеду, может, будем уже на
новом месте. Куда ж это, однако, нас гонят ?
Барахла у меня скопилось жуть, полная матрасовка. Ка­
залось бы, какие вещи могут быть у человека в тюрьме?Л и
не заметишь, как оброс багажом. Освобождались понемногу
ребята, уезжали назад в лагеря и бесценные свои богатства
норовили оставить здесь, в наследство остающимся. Грешно
увозить из тюрьмы то, что с таким трудом удалось прота­
щить через шмоны. Каждая лишняя вещь — ценность. Вот
три иностранных лезвия — за каждое из них можно догово­
риться с баландером, и он будет неделю подогревать наших в
карцере — три недели жизни для кого-то, может, и для меня.
Тетради общие — тоже ценность, поди их достань. Три ша­
риковые ручки, стержни для ручек, главное же — книги, не
дай Бог шмон! Все его богатство скопилось у меня в опасном
количестве, и никак я не мог исхитриться передать его кому-
нибудь, кто остается дольше меня в тюрьме. Не попадал я с
ними в одну камеру — не везло.
Но, в общем-то, похоже было, что просто переводят нас
всех в другую камеру, а потому забрали мы и мыло, и тряпки
свои, и веревочки всякие — на новом месте все очень приго­
дится, особенно если в камере раньше сидели уголовники. После
них, как после погрома: камера грязная, все побито и полома­
но, дня два чинить и чистить, мыть да скрести — и ни
тряпок, ни мыла у них обычно не водится, поэтому даже
половую тряпку забрали мы с собой.
Тьфу, ну, кажется, собрались. «Готовы?» — кричит на­
чальник из-за двери. «Готовы!»
Дверь открылась, и корпусной вдруг, указав на меня паль­
цем, сказал коротко: «Пошли со мной». Мать честная, куда
же это ? Не иначе как в карцер. И, цепляясь в уме за всякие
возможности и варианты, спросил я только: «Матрац
брать?» — «Бросьте в коридоре». Так и есть, карцер. За что
ж это ? Ничего же не делал. Голодовку объявлю!
Спускаемся вниз, на первый этаж, поворачиваем не к вы­
ходной двери, а в коридор — так и есть, карцер! Нет, прошли
мимо, идем по коридору. Значит, шмон, к шмоналке идем.
Ну, холера, сейчас все отберут. Как бы им голову заморо­
чить ? Говорю первое попавшееся: «Начальник, сапоги давай,

10
Владимир Буковский
сапоги в ремонте!» — «Послали уже». Послали? Зачем же
послали за сапогами, если только шмон? Может, этап?
Заходим в комнату для шмонов. Там уже шмонная брига­
да Петухова — ждут, как шакалы, сейчас все отметут.
«Так, — говорят, — мешок положите здесь, а сами раздевай­
тесь». Раздели, как водится: ощупали каждую вещь по швам,
в телогрейке одно лезвие было спрятано — не заметили, сла­
ва Богу, неделя жизни кому-то. «Одевайтесь». Выводят в
коридор, запирают в этапку. Черт, значит, этап! Как же я
потащусь со своим барахлом по этапу? Я и сам-то еле двига­
юсь. И пропадет теперь все — на каждой пересылке шмон.
Как обухом по голове. Куда бы это? Эх я, дурак, тряпку поло­
вую взял и мыло. Сапоги! Заиграют сапоги, потом ищи. «На­
чальник, сапоги давай, сапоги в ремонте!» — «Послали уже».
Надо хоть ребятам дать знать, но как? Этапка самая
крайняя, надо мной никого, унитаза нет, кружки у меня
нет, тьфу! Написал карандашиком на стене по-английски:
«Этапирован неизвестно куда», фамилию и число. Но это
мало — когда еще заметят ? Надо бы крикнуть как-то. Мо­
жет, в баню поведут перед этапом? Но вот уже открыва­
ется дверь — так скоро?А баня? Нет, идем к выходу. Пово­
рачиваем за угол, идем к вахте. Ну, только здесь и крикнуть.
Пятнадцатая камера как раз надо мной. Изо всех сил заорал
я вдруг, аж Киселев отпрыгнул от меня со страху.
— Пятнааадцатая, Егооор, меня на этап увозят! На этап
забрали! Пятнааадцатая!
Тут они опомнились и втолкнули меня в двери вахты.
— Тише, что орешь ? В карцер захотел ?
— Какой карцер... Ври, начальник, не завирайся, где ты
меня на этапе в карцер посадишь ?
В большой комнате на вахте — не то в красном уголке, не
то в раздевалке для надзирателей — посадили на стул. «Си­
дите!» Тут появился наш воспитатель, капитан Дойников,
какой-то сам не свой, торжественно-грустный. Я к нему.
«Гражданин начальник, куда?» — тихо так, чтоб никто
не слыхал. Мнется, глаза отводит: «Не знаю, нет, право, не
знаю. На этап». — «Да бросьте вы все темнить, тайны раз­
водить — куда?» — «Честно, не знаю, не мое дело. Сказали,
на этап — в Москву, наверно». Знает все, бес, по лицу видно.
«А вещи мои?» — «Уже в машине». Неслыханно! Кто же это
за меня вещи таскает, неужто конвой?Да, сапоги. «Скажи-

И возвращается ветер...
11
те, чтобы сапоги принесли, сапоги у меня в ремонте». —
«Принесут». — «Да как принесут? Уже на вахте, сейчас
ехать!»
А он так тихо вдруг говорит: «Не нужны вам больше сапо­
ги». Что бы это значило? Как так может быть, чтоб сапоги
не нужны были? И я ему тихо: «Откуда же вы знаете, что
сапоги не нужны, если не знаете, куда еду?» Смутился.
Не надо было этого говорить, и так понятно, что тво­
рится нечто необычное: этапы никогда с вахты не отправь
ляют, а прямо внутрь воронок заходит, там и грузят. И
вещи сами снесли, и сапоги не нужны, на волю, что ли, осво­
бождать, что ли, будут ? А может — наоборот ? Тогда тоже
сапоги не нужны.
— Ну что ж, прощайте, не поминайте лихом, — говорит
капитан.
Ведут прямо к выходу на волю, открывают дверь. Огля­
деться не дают — вокруг люди в штатском. А, КГБ! Понят­
но — не на волю, значит. «Сюда, пожалуйста, в машину».
Прямо у ворот стоит микроавтобус и какие-то легковые
машины. Снег утоптанный, темный. Где же воронок? Нет,
сажают в микроавтобус — чудеса! Внутри, на заднем сиде­
нье, лежит мой мешок в тюремной матрасовке. Окна плот­
но зашторены, вокруг кагэбэшники в штатском. Предупреж­
дают: в дороге шторы не трогать, в окно не выглядывать.
Спереди, между нами и шофером, тоже шторки плотно за­
дернуты, но снизу не прикреплены, болтаются — значит, на
ходу будут трепыхаться, что-нибудь да увижу. Ждут еще
какого-то начальника, он садится спереди, с шофером, хло­
пает дверца, колышутся шторки — тронулись. Развернулись,
повернули еще раз, пошли.
Эх, черт, слышали ребята или нет ? Должны были слы­
шать — орал я громко.
Куда же, однако, меня везут? В Москву?Дойников ска­
зал — в Москву. Но мог и соврать. А куда же меня везти?
Почему в микроавтобусе, а не в воронке ? Почему не нужны
сапоги ? А что, очень даже могут. Завезут сейчас в лесок за
городом и — при попытке к бегству...
Машина же наша неслась тем временем с сумасшедшей
скоростью. Шторки спереди вздрагивали, развевались, и, к
удивлению своему, я вдруг заметил впереди нас милицейскую

12
Владимир Буковский
легковую машину с мигающим фонарем на крыше. В ней два
офицера милиции. Один, высунув из окна руку с палочкой,
разгонял с нашего пути машины. Что за дьявол — может,
случайное совпадение? Нет, минут через пять вновь сильно
всколыхнулись занавески спереди и вновь та же машина с
тем же фонарем. Покосившись украдкой назад, увидел я рав­
номерное мелькание света на задних шторках — значит, и
сзади шла милицейская машина. А мы неслись и неслись впе­
ред на предельной скорости, даже боязно становилось — не
перевернуться бы, зима все-таки, скользко. И вновь на пово­
роте взметнулись шторки, и все та же милицейская машина
впереди. Сзади же свет мелькает непрестанно. Да, вот это
чудеса/ Так только члены правительства ездят. Никогда еще
меня так не этапировали. Куда же это они меня ?
Чекисты же мои переговаривались между собой, на меня
взглядывали редко, только двое, что сидели с боков от меня,
были настороже. И как ни вглядывался я в их лица да в доро­
гу впереди сквозь щель в занавесках — ничего не мог почерп­
нуть нового. Ну что ж, в лесок так в лесок — в Москву так
в Москву, что я мог поделать, что предпринять ? Ну, стало
быть, и думать об этом нечего — что будет, то будет.
Оставалось мне сидеть совсем немного — всего каких- нибудь пять месяцев здесь, в тюрьме, а потом — в Пермс­
кую область, в свой родной 35-й лагерь, примерно на де­
сять месяцев. Это — как праздник, все равно что домой.
Уже прикидывал я, кого застану из ребят, а кто освобо­
дится к тому времени. Глухо доходили новости от вновь прибывающих — что-то там в зоне делается, какие новые порядки, какое теперь начальство. Потом же, в марте 78-го, предстояло мне еще в ссылку. Эти вот несчастные пять лет ссылки раздражали меня больше всего срока, как ненуж­
ный довесок — ни то ни се, ни свобода, ни тюрьма. Да еще смотря куда пошлют, какая там будет работа, какое на­
чальство. А то и хуже лагеря. Известно было, что из пермс­
ких лагерей отправляют на ссылку в Томскую область, а там известно что: повал, болота, глухомань, закон — тай­
га, медведь — хозяин. Из Владимира же шли на ссылку в
Коми, и хоть Коми тоже не мед, тоже повал и болота, но как-то ближе к Москве — все-таки Европа.

И возвращается ветер...

  1   2   3   4   5   6   7   8