Ипохондрическая шизофрения Г. А. Ротштейн. Г. А. Ротштейн ипохондрическая шизофрения
 Скачать 0.88 Mb.
| Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |
| В таком состоянии, без лечения, от которого категорически отказалась, лежала в больнице до ноября 1949 г., когда была взята матерью домой. В мае 1951 г. была опять помещена в больницу. На этот раз вяла, монотонна, бездеятельна, манерна, стереотипно повторяет все прежние жалобы, говорит, что она загипнотизирована, что «гипноз» у нее с 14-летнего возраста, что «гипнозом и магнетизмом» ей разрушили здоровье, что ее надо «разгипнотизировать». Начав говорить, не обращает внимание на собеседника, продолжает монотонно описывать и перечислять свои телесные ощущения даже тогда, когда врач поднимается, отходит в сторону, делает вид, что занимается каким-либо посторонним делом. Не следит за собою, самостоятельно в разговор не вступает, ко всему окружающему равнодушна. В июле 1952 г. была увезена матерью на Украину. Течение болезни приведенной больной представляет интерес с многих точек зрения. Первое, что выступает здесь с большой отчетливостью, это - роль обострений («приступов») в формировании болезненного состояния. Мы видим, что с повторением обострений сенестопатически-ипохондрическое состояние больной становится все более и более причудливым - оно теряет обыденность своего содержания. С повторением обострений отчетливо начинают выступать и изменения личности в виде эмоционального оскудения, вялости и аутизма. Обострения выступают здесь не только в виде клинического явления, с которого болезнь дебютировала, но и фактора, определяющего прогредиентность болезни. Это подтверждается тем, что в течение длителыного периода, свободного от обострений (военные годы), состояние больной не прогрессировало, а оставалось стационарным. С изменением характера обострений меняется и синдромологическая характеристика состояния больной. Обострение 1947 г. и последующие, которых преобладают уже не сенестопатии, а отчетливые явления психического автоматизма, знаменуют собой переход болезни на иной, принципиально отличный от предыдущего, этап: после короткого периода навязчивостей состояние больной становится отчетливо параноидным, с автоматизмами, псевдогаллюцинациями не только общего чувства, но и «высшими», бредом воздействия и, под конец, с явлениями шизофазии («симптом монолога»), столь характерными (М. С. Вроно) для конечного этапа именно параноидной формы шизофрении. Приведенный случай, иллюстрируя роль обострений в прогредиентности болезненного процесса, показывает, кроме того, что прогредиентность здесь реализуется по закономерностям, свойственным параноидной форме шизофрении. Это ставит вопрос о том, не является ли сенестопатическая ипохондрическая шизофрения ничем иным как вариантом параноидной шизофрении с «растянутым» сенестопатическим инициальным этапом. Выше аналогичный вопрос ставился в отношении паранойяльной ипохондрической шизофрении и был разрешен положительно. Многое говорит в пользу того, что и в отношении сенестопатической ипохондрической шизофрении он должен быть решен так же. В пользу такого решения говорит многое. Значительное число больных сенестопатической ипохондрической шизофренией, бывших под нашим наблюдением (66 из 135) в конце концов стали отчетливо ипохондрическими параноидными больными. 5 больных «перешли» из сенестопатически-ипохондрического в параноидно-ипохондрическое состояние на 1 - 3 тоду течения болезни, 7 — на 3 - 5 году, 32 — на 5 - 7 году, 11— на 7 - 10 году и 11 — после 10 лет течения болезни; Темп их «превращения», т. е. длительность сенестопатически-ипохондрического этапа, в значительной степени зависит от частоты и характера обострений. Чем они чаще и чем больше в них представлено идеаторных автоматизмов, тем скорее осуществляется превращение сенестопатического ипохондрического состояния в ипохондрическое же, но галлюцинаторно-параноидное. Но темп прогредиентности неипохондрической параноидной формы шизофрении, — например, переход паранойяльного в параноидное и последнего в парафренное или ступорозное состояние, — также зависит (Н. Г. Шумский, Л. М. Елгазина) в значительной степени от частоты обострений, всегда отмечающихся при переходе болезни от этапа к этапу. Поэтому нет, с нашей точки зрения, достаточных оснований к тому, чтобы выделять самостоятельную сенестопатически-ипохондрическую форму шизофрении только на том основании, что известная часть этого рода больных характеризуется вялым, благоприятным течением, находящим свое клиническое выражение в том, что сенестопатически-ипохондрическое состояние у них растягивается на десятки лет. К этому нет оснований еще и потому, что с возникновением у этих больных параноидного этапа, болезнь течет дальше уже со всеми особенностями параноидной формы как в отношении темпа углубления дефекта, так и в отношении закономерностей смены психотических синдромов. На примере одного из уже приведенных случаев (больная С. Б.) видно, что параноидный этап болезни со временем начинает характеризоваться типичным для параноидной шизофрении явлением шизофазии; ниже приводимая история болезни дает возможность убедиться в том, что поздний этап течения болезни у этих больных может определяться парафренным видоизменением ипохондрического бреда. Больная Т., 1907 г. рождения, лаборантка. В наследственности ничего патологического. Развитие правильное. Была живой, подвижной, избирательно общительной, несколько капризной, эгоистичной, требовательной, деспотичной. В 1931 г. во время работы, на лицо больной попала капля серной кислоты. Очень испугалась, решила оставить работу. Занималась домашним хозяйством, свободное время проводила с мужем, знакомых было мало, круг интересов ограничивался семьей, бытом. До 1939 г. была вполне здорова, ничем, кроме довольно частых ангин, не болела. В 1937 г. родила ребенка, несмотря на то, что роды были трудные (ребенка извлекали щипцами под наркозом), никаких жалоб не высказывала, чувствовала себя хорошо, вся отдалась уходу за ребенком. В 1939 г. среди полного здоровья, с больной вдруг случился «сердечный приступ»: заболело сердце, возник «внутренний озноб», сменившийся ощущением жара «внутри». Очень испугалась, казалось, что «умирает». Стала тревожиться за свое здоровье, все время «прислушивалась к себе», часто проводила целые дни в кровати, требовала к себе особого внимания. Многочисленные консультации врачей по внутренним и нервным болезням никаких расстройств со стороны внутренних органов не обнаруживали. В течение двух лет (с 1939 до 1941 гг.) чувствовала себя плохо, жаловалась на неопределенные боли и «колики» в области сердца, на слабость, головную боль, неопределенные неприятные ощущения во всем теле. Становилась все более грубой с мужем и матерью, перестала читать, интересоваться театром и кино, «охладела» к туалетам, которые раньше занимали большое место в ее жизни, стала фригидна. Лишь с началом войны, когда была эвакуирована с семьей в Казань, на некоторое время «приободрилась», перестала «прислушиваться» к себе, но вскоре, как только несколько освоилась на новом месте, все пошло по-старому. Так тянулось до 1943 г. В 1943 г. с больною снова сделалось «плохо»: защемило сердце, оно то «очень сильно колотилось, то замирало», в груди «сжало», какая-то «волна» прошла от затылка по позвоночнику, «заболел копчик», в голове все «закружилось», мысли то шли очень быстро, то в голове становилось «пусто»; ее объял страх, она «почувствовала», что вот-вот умрет, была растеряна, кричала «врача, врача»..... Прибывший минут через 30 - 40 врач ничего, кроме несколько учащенного пульса, у больной не обнаружил. В течение ближайшей к этому недели больная лежала в кровати, боялась приподниматься, требовала, чтобы ей подавали судно в кровать, настаивала, чтобы ее не оставляли одну, так как она может умереть. Стала говорить, что она «чувствует» трещину в копчике, что у нее «припухли» половые органы, что голову, особенно затылок, что-то «стягивает». Отказывалась от лекарств, говорила, что от них ей становится хуже, что они ее «отравляют». Требовала, чтобы занавешивали окна, так как свет режет ей глаза, чтобы убрали часы, так как их тикание отдается у нее в голове. Был вызван психиатр,которым больная была направлена в больницу. Там - в течение первых дней лежит в позе обессиленного, тяжело страдающего человека. При обращении к ней медленно поднимает на собеседника глаза, театрально вздыхает, отвечает тихим голосом, но очень скоро оживляется, говорит быстро, громко. Считает себя «тяжело больной», у нее болен «весь организм»: стягивает голову и спину, болит копчик, колет в области сердца и подложечки, временами появляется боль в области желудка, эта боль «передается» в позвоночник; половые органы припухли; у нее «раздражение слуховых и зрительных центров» — она не переносит шума и яркого света; в голове какая-то «тупость». Ей ничего не кажется, ничего не слышится, она к этому учреждению «совсем не относится», она и без того «ужасно измучена», а ее поместили среди «сумасшедших». Соматически и неврологически — ничего патологического. Лабораторные данные - без отклонений. Через несколько дней начала вставать с кровати, бродит по отделению, но ничем не занимается, с больными не общается, не проявляет к ним ни интереса, ни страха. В беседах с врачом высказывает все те же жалобы, говорит несколько аффектированно, театрально, но при отвлечении ее внимания от «болезни» улыбается, прихорашивается. На свиданиях с мужем о доме, о ребенке не расспрашивает, требует выписки, категорически заявляет, что лечиться здесь не будет. Через неделю была выписана мужем вопреки совету врачей. На протяжении почти 9 лет (1944 - 1953 гг.) нигде не стационировалась, жила дома. Все время жаловалась на плохое самочувствие, говорила, что больна, много лежала, хозяйством почти не занималась, избегала общества. Стала, по выражению родных, «безумно брезглива»: все что было связано с ее пребыванием в больнице, - свою одежду, одежду мужа, в которой он ее навещал, постельное белье, на котором спала сразу после выписки, - выбросила; если случалось так, что кто-нибудь из находящихся с нею рядом кашлянет, то одежду, в которой она в это время была, больше не одевала; иногда, во время редких посещений магазинов, вдруг выбрасывала все продукты, которые только что купила, и запрещала родным покупать в этом магазине; очень часто мыла руки. Все меньше и меньше интересовалась семьей, делами мужа, книгами, радио. Говорила, что она «человек больной», что ей нужен покой. Так было до лета 1953 г. Летом 1953 г. как-то ночью в тревоге вскочила с кровати, бросилась к окну, стала задергивать поплотнее шторы, была растеряна, боязлива, на расспросы неохотно и отрывочно отвечала, что кто-то подает какие-то «сигналы», действует на нее «лучами», «отравляют желудок». Напустила в ванну холодной воды и около двух часов сидела в ней, растерянно что-то говоря о промывании желудка. С этой ночи состояние больной резко изменилось. Она стала напряжена, подозрительна, говорила, что всюду расставлены какие-то аппараты, угрожающие здоровью всей семьи, что-то говорила о «кровавой моче». Перестала есть, не выходила из комнаты, запирала двери. Была вновь помещена в больницу. Там - напряжена, тревожна. Говорит, что одна из больных расковыряла себе лицо и передала ей сибирскую язву. Она чувствует «укусы», видит темные пятна на коже. Ей устраивают «нагрузку на сердце», ее отравляют, у нее «кровавая моча». Не ест, часто подходит к окну, присматривается, к чему-то прислушивается, иногда, когда бывает одна, шевелит губами, что-то говорит. Как-то сказала, что повсюду расставлены «зеркала и аппараты», с помощью которых «они» «портят сердце», «останавливают» его. Ни в какие разговоры с врачами не вступает, говорит, что они все «сами знают», что она им уже обо всем рассказывала «мысленно». Лечилась инсулином (30 ком). Вначале оставалась напряженной, сопротивлялась лечению, говорила, что ее отравляют «инсулиновым ядом», портят ей пищевод и сердце. Потом стала спокойной: бродит по отделению, ни с кем не общается, иногда чему-то улыбается, временами начинает петь. При расспросах говорит, что поет для сына, что он ее слышит. После лечения была недоступна, говорила, что не желает «ни о чем ни думать, ни разговаривать». В таком состоянии выписана родными домой. Около месяца после выписки подчинялась домашнему режиму, хорошо ела и спала, ходила с мужем гулять, но ничего по дому не делала, почти не разговаривала. Спустя месяц вновь стала напряженной, запиралась в квартире, даже днем, на два замка. Говорила, что соседка «шпион», что она отравляет ее, «портит аппаратами организм». Снова была помещена в больницу. Вначале недоступна, злобна, высокомерно отворачивается от врачей, целыми днями бродит по отделению, ни с кем не общаясь. Затем становится несколько разговорчивей. Рассказывает, что ее соседка, глава шпионской организации, экспериментирует над живыми людьми. Ее «организация» охватила всю Москву вредительскими действиями. Они изготовляют яд, — больная сама чувствовала запах камфоры, исходящей из-под пола, - и подбрасывают его во все аптеки. Они передали яд и сюда, чтобы ее «травили». Ей как-то дали этого яда и она почувствовала, как язык у нее местами стал толще, местами тоньше. Иногда этот яд подсыпают в воду, которой моют полы, - она тогда плохо себя чувствует, все тело «зудит», «жилы перекручиваются», кости «становятся мягкими». Если все это будет продолжаться, то она даст знать «кому следует», - она большой политический работник, с нею советуются по борьбе со шпионажем. Члены шайки ее соседки - «гемафродиты», они завидуют ее красоте и талантам. С помощью специальных аппаратов они хотят ее «изуродовать», действуют на ее половые органы, «фигуру». Они хотят уничтожить ее, завладеть ее жилплощадью, соседка хочет выйти замуж за ее мужа. Но она - выдающийся изобретатель, великий медик. Она знает как с «ними» бороться. На вопросы о способах ее «уничтожения», о том, откуда она обо всем этом знает, общается ли она каким-либо образом со своими преследователями, ответа не дает. В таком состоянии была около 3 лет. Опустилась, стала неряшлива, к семье не проявляла никакого интереса. В 1956 г. начали лечить аминазином (300 мг в сутки), постепенно становилась упорядоченной, стала подчиняться режиму, выходить на прогулки, на свидания с родными. Не проявляет при этом никакой радости, но ведет себя с ними правильно, поддерживает разговор. Говорит, что чувствует себя хорошо, что она совершенно здорова. Речь правильная, несколько монотонная. При беседе с врачом о прошлых высказываниях отнекивается, говорит, что ничего подобного не говорила, что «не помнит», «не знает». Отрицает, что была когда-либо психически больна, на вопрос о многократном стационировании, отвечает «не знаю». В таком состоянии 21/VII 1955 г. выписана и увезена сестрою в Сочи. Из истории болезни видно, что четырнадцатилетней длительности сенестопатически-ипохондрическое состояние, дебютировавшее и в дальнейшем поддерживавшееся обострениями с характером острых сенестопатических кризов, в конце концов, - после обострения с обилием психических автоматизмов, - переходит в ипохондрическое параноидное, а затем и в отчетливо парафренное. Изменения личности, выражавшиеся на сенестопатически-ипохондрическом этапе течения лишь психопатоподобными чертами, с наступлением параноидного, а затем и парафренното этапа, приняли отчетливый шизофренический характер. Поздний этап течения сенестопатически-ипохондрической шизофрении, таким образом, сходен с поздним этапом течения паранойяльно-ипохондрической шизофрении. Это говорит в пользу того, что оба эти варианта, - как сенестопатический, так и паранойяльный, — относятся к одной и той же форме шизофрении — к параноидной. В пользу этого же говорит и то, что имеются больные, у которых паранойяльное ипохондрическое состояние переходит в отчетливое сенестопатичеокое. Это указывает на то, что между паранойяльно-ипохондрическим и сенестопатически-ипохондрическими синдромами в процессе течения болезни имеется определенная «преемственность». Оба эти синдрома входят в картину динамики развертывания ипохондрической шизофрении, текущей по закономерностям параноидной ее формы. В круг этой же (параноидной) формы течения болезни входят, по-видимому, и некоторые варианты ипохондрической шизофрении, дебютирующие и известное время протекающие с синдромом ипохондрических навязчивостей. Об этом позволяет думать ниже приводимое наблюдение. Больной В-нов, 1930 г. рождения. Отец болел (параноидной?) шизофренией, умер в психиатрической больнице; дядя по отцу также болел шизофренией, покончил с собой. Наш больной родился в срок, до 3 лет рос крепким, здоровым ребенком. В 3-летнем возрасте болел полиомиелитом, в течение 6 месяцев был паралич правой ноги, впоследствии она осталась несколько короче и слабее левой. В дошкольном возрасте был капризным, своенравным, но очень способным ребенком. Учиться стал с 8 лет, в школу пришел, умея хорошо читать и писать. Учился хорошо, со сверстниками сходился легко, был подвижным, занимался спортом, шахматами, писал стихи. В 7 классе стал учиться неровно: ему стало «мешать» такое явление: в каждом увиденном предмете должен был мысленно найти центр и поделить предмет пополам. Понимал, что это нелепость, боролся с этим, но преодолеть не мог. Это так «мешало», что был показан родителями психиатру, который сказал, что это пройдет. Однако, вскоре родители заметили, что он то и дело «хмурит» лоб. Затем стал просить, чтобы в его присутствии не говорили о болезнях: как только он услышит о какой-нибудь болезни, к нему «привязывается» мысль, что он ею болен. В это время мать стала замчать на постельном белье сына пятна от спермы. Заподозрив, что он занимается онанизмом, решила поговорить с ним, сказала, что от этого слабеют. С этого времени появился страх дотрагиваться до полового члена, казалось, что как только он до него дотронется, возникнет эрекция и эякуляция. Понимал, что это - нелепость, старался перебороть себя, но с трудом с собою справлялся; старался отправлять физиологические потребности, не прикасаясь к промежности руками. Очень мучился этим, бывал удручен, иногда плакал. Обратился снова к психиатру, лечился гипнозом, но навязчивые мысли о болезнях и страх перед дотрагиванием к промежности не прошли. Вскоре стал бояться смерти: казалось, что продолжающиеся полюции «изматывают» его, ослабляют сердце, что он может от этого умереть. Сначала удавалось «отогнать» от себя эти мысли, а затем они стали «все время сидеть в голове». Окончил школу поступил на юридический факультет, но учиться становилось все трудней и трудней. Стал плохо спать, говорил, что по ночам «по настоящему» не спит, что мозг его «продолжает работать и во сне», по утрам с трудом вставал, стал вял и молчалив. Затем стал все чаще и чаще говорить о том, что у него плохое сердце, что он может внезапно умереть, стал тревожен, совсем забросил занятия. По консультации с психиатром был в 1950 г. помещен в психиатрическую больницу.  перейти в каталог файлов | Образовательный портал Как узнать результаты егэ Стихи про летний лагерь 3агадки для детей |